Амалия слушала меня очень внимательно, временами сбиваясь с дыхания.
– И что же он загадал?
– спросила она.
– В смысле, что конкретно? Как звучало его желание?

– Все просто. Он загадал, чтобы Дерево дало ему женщину, которая будет любить его больше всего на свете.

– Действительно, просто, - эхом вторила она мои слова, и мне показалось, нет, я поняла совершенно точно, что сказала что-то не то. Неправильно построила фразу, неверно подобрала слова, и теперь, глядя на то, с какой горечью она смотрела на меня, понимала, что сказанного не воротить. Я попыталась исправить то, что наговорила.
– Знаешь, твое рождение... Это было очень, очень красиво.

Амалия кивнула и опустила глаза. Я решила больше не говорить ни слова. Что бы я сейчас ни сказала, это никак не изменит того факта, что ее сотворили, как вещь. У нее было четкое предназначение и вполне конкретная задача. С самого рождения, то есть задолго до него, смысл ее жизни сводился к тому, чтобы быть лучше, чем кто-то, заменить кого-то, кого невозможно заменить. Ей никто права выбора не дал. Ее судьба была предначертана. И она не справилась. Она и не смогла бы, даже будь на то ее воля, ведь как вообще можно сделать человека счастливым против его желания? Вся ее жизнь должна была стать доказательством того, как может быть эгоистичен человек, ведь Граф ни на секунду не задумался, каково будет жить его творению. Он просто попросил. Дерево просто сделало. Так и появилось на свет одно из самых несчастных созданий в этом мире.

– Знаешь, - сказала она так тихо, что я еле разбирала слова, - он ведь сразу понял, что никогда не сможет полюбить меня. А я старалась, - она снова опустила глаза, пряча их так, словно это все - от рождения до сегодняшнего дня - полностью ее вина.
– Я всячески пыталась соответствовать. Пыталась быть самой лучшей, самой красивой, самой желанной. Мне всегда казалось, что я стараюсь недостаточно, и лезла из кожи вон. Все время делала что-то не то, но никак не могла понять - в чем дело. И все это время, здесь - она прикоснулась к груди, - болело так, что выть хотелось. Хожу, говорю, ем, одеваюсь, ложусь спать, а чувствую себя так, словно внутри нет ничего. И это "ничего", так жжется...

– Амалия, ты ни в чем не виновата!

– Знаю.

Она замолчала и долго смотрела, как пляшет огонь на деревянных поленьях. Физически я чувствовала себя совсем хорошо, но морально… Нужно было что-то сказать, найти нужные слова или просто обнять, на худой конец, сказав банальное "все будет хорошо", и ждать, когда сбудутся твои слова. Но слов подходящих не было, а прикоснуться к ней я не смогла бы. Я всегда боюсь делать что-то, пока не буду уверена, что то, что я делаю, совершенно правильно. Даже если дело это доброе. Мне всегда кажется, что даже добрые дела я делаю как-то не так, как нужно. Но вдруг она встряхнула головой и улыбнулась.

– Не жалей меня, - сказал она, снова подняв глаза.
– Теперь это уже ни к чему. Я никогда не хотела жалости, и сейчас не хочу. К тому же, у нас праздник. Немного грустно, правда, что приходиться прощаться, но рано или поздно, всем приходится это делать, верно?
– я кивнула ей, но как-то грустно и неуверенно. А она продолжила. – Здесь, в замке, люди думают, что я ненавидела всех и каждого. Это неправда. Я успела привыкнуть ко всем. Не всех полюбила, было бы не честно так говорить, но были люди помимо Графа, которые восхищали меня.

– Правда? Кто, например?

– Если ждешь, что я назову твое имя, напрасно. Не назову.

Я засмеялась и согласно кивнула.
– Ладно, так кто же?

– Косой.

Я удивленно вытаращила глаза. Она улыбалась.

– Шутишь?
– спросила я.

– Нет. Совершенно серьезно. Он странно выглядит, да и ведет себя не очень, но я совершенно уверена, что у него великое будущее.

– Наверное... Хотя, вряд ли.

– Вот увидишь, - сказала она, а потом безо всякой паузы спросила.
– Ты ведь позаботишься о нем?

– О Косом? Не могу обещать...

– О Владе.

Я долго смотрела на нее, а потом кивнула. Повисло молчание. Я посмотрела на нее. Она, действительно, выглядела как-то иначе, и дело было не только в том, что взгляд ее стал мягким, и из него исчезла былая снисходительность - абсолютно все в ней было спокойным, как прозрачная водная гладь тихого лесного озера. Плечи и спина расслаблены, и из них исчезла напряженность, которая сковывала ее тело все это время. Мягкий рельеф рук, спокойно лежавших на коленях, нежен и спокоен. Она по-прежнему была самой красивой женщиной в мире, но теперь это больше не было определяющим. Теперь красота ее была лишь красотой. Она больше не была ее сутью, а стала лишь фоном, на котором расцветала новая жизнь, берущая свое начало прямо сейчас. Что ждет ее впереди?

– Куда ты пойдешь?
– спросила я.

– Куда глаза глядят, - сказала она и улыбнулась так тепло, что я поняла, что она - то уже совершенно готова. Она была как птица, которая просидела в клетке с самого рождения, а теперь узнала, что умеет летать. Одной ногой она уже была там, где начинается совершенно другая, новая, жизнь. Без рамок и предназначений, где она может стать, кем захочет, где у нее, наконец, будет то, что все мы так легко принимаем за само собой разумеющееся, чего она была лишена - свобода выбора. То, что большая часть людей считает чем-то совершенно естественным, становится невероятным чудом, сладостью жизни для тех, кто, так или иначе, был ее лишен. Теперь она будет ошибаться, несомненно, будет, обязательно влипнет в историю, доверится не тому человеку, обожжется, но научится отличать людей от нЕлюдей, и будет дуть на воду, но снова и снова будет спотыкаться и набивать шишки. Улыбаясь и потирая ушибленное место, снова пойдет вперед, ведь кругом столько граблей, и они так заманчиво блестят на утреннем солнышке. Но уж лучше так, чем каждое утро вставать с целью, которую навязал тебе глупый мальчишка, который наспех выстругал тебя из деревяшки, и поставил на полку, показав тебе свое место, обозначив круг обязанностей и сам же жалеющий тебя за бесхребетность. Она была на чемоданах. Ей уже не терпелось начать жить, и вряд ли она дотерпит до утра. Я даже немного позавидовала ей. Ее история только начинается.