Выпускница гимназии, Саша Щербинина, не пошла ни работать в школу, как думала ее мать, ни в контору, как предполагала сама девушка.
========== Непривычный день рождения ==========
Начало марта 1887 года, Карийская каторга. Заключенные выведены на работу, на промывку золота. Осужденная Александра Щербинина, семнадцатилетняя девушка, отложила сито и начала всматриваться вдаль, наблюдать за просыпающейся природой после сна. Сегодня, пятого марта, ей исполняется семнадцать лет.
«Всегда так ждала этого дня, своего дня рождения, а сейчас… Какой сейчас день рождения, обыкновенный день», - подумала Саша и, не желая искушать судьбу, неторопливо продолжила работу.
Девушка зачерпнула новую порцию почвы и начала вспоминать.
«На прошлый день рождения мама испекла нам чудесный торт. Мы с мамочкой и Дусенькой, сестренкой моей, пили чай, потом были подарки… Как сейчас помню, голубое платье на лето и книжка с какими-то рассказами. В этом платье меня и арестовали потом…» - подумала девушка, зачерпнула еще одну порцию почвы и продолжила вспоминать, - «Папу я не помню, папа умер от чахотки, когда мне было семь лет, а Дусе пять. И бедной маме пришлось искать себе другую работу, так она иногда шила на заказ, а теперь ей пришлось пойти работать в ателье. Целыми днями мамочку не видели, работала с утра до ночи, чтобы на троих денег хватило. Папа в конторе неплохое жалование получал, а мама… Что мама, мама неграмотная, мама умеет только свое имя писать, чтобы не ставить за получку крест, как на погосте. Поэтому она всеми силами старалась, чтобы мы с Дусенькой школу окончили, педагогические классы гимназии. Я учебу окончила, вот только поработать по специальности не довелось…»
Решив, что в свой день рождения она может не работать, Саша отложила сито и начала смотреть на первые проталинки, которые протопило довольно яркое солнце.
«Я неплохо окончила гимназию, четверок было меньше половины, а троек не было совсем. Учителя вытянули на четверки, особенно, по биологии и математике. Математик практически ни за что ставил мне четверки, чтобы за год не было тройки, спасибо за это ему большое. А потом, когда надо было уже себе место работы искать, я вдруг осознала, что учительница из меня никакая. Не смогу я деткам ничего объяснить, если сама половину не понимаю. Решила попробовать найти себе место в конторе. И, надо же было такому случиться, с агитаторами познакомилась. Предложили работу в конторе, для прикрытия, а в свободное время агитировать среди рабочих. И сразу вспомнилась мамочка, которая своих детей не видела, с утра до ночи работала, родители Любки, с которой я училась первые годы, а потом, в двенадцать лет, она пошла работать на фабрику, потому что родители сказали, что непозволительная роскошь для взрослой девицы сидеть дома и только учиться. Кое-как окончила Любка семилетнюю школу при фабрике и окончилось на этом ее образование. А потом, практически в первый же год работы, на нее упал тюк с хлопком и придавил ее насмерть. Родители остались без дочери, а я без подруги. Руководство фабрики выплатило им пятьдесят рублей, хотя лошадь семьдесят стоит… Дешевле лошади человеческую жизнь оценили», - подумала Саша и вытерла слезы.
– Дешевле лошади человеческую жизнь оценили! – воскликнула девушка и разрыдалась.
Ничего не делающая и плачущая арестантка привлекла к себе внимание жандарма.
– Прекратила реветь, принялась за работу, - услышала Саша и, понимая, что спорить будет себе дороже, взяла в руки сито.
День близился к своему окончанию. Саша, как и все заключенные, пошла сдавать намытое золото.
– Здесь даже половины от нормы нет, воруешь, что ли? – недоверчиво спросил жандарм.
– Не могу работать, - ответила Саша, чье душевное состояние было очень тяжелым.
– Не можешь работать – заставим, - сказал жандарм и распорядился обыскать Сашу.
Ни при личном обыске, ни в вещах девушки, золота обнаружено не было.
– Лентяйка, значит, - сказал жандарм, - Я тебя предупредил, не можешь работать – заставим. Не вынуждай меня воплощать свои слова в жизнь.
За ужином, сидя за столом и вяло ковыряя ложкой баланду, Саша снова разревелась.
«Была бы я дома – мама бы тортик испекла», - подумала девушка, - «Хотя она, наверное, теперь меня знать не захочет – судимая, пятно на честь фамилии бросила…»
– Шурка, чего ревешь? – спросила девушку одна из каторжанок, - Рыжий никогда в добрых речах не был замечен. Подумаешь, распорядился обыскать. Да пусть ищет, было бы что найти.
– Уже успокаиваюсь, - ответила Саша, вытирая слезы и не желая говорить о том, что она плачет по своему прошлому.
– Ешь давай, иначе завтра сил не будет, - сказала женщина, - Тебе сколько лет, ребенок?
– Семнадцать, - ответила Саша.
– А выглядишь на пятнадцать в лучшем случае, - ответила женщина.
– Всегда худая была, а теперь, с короткими волосами, вообще малолетка, - ответила Саша, - Волосы жалко, всегда длинные были.
– Потом отрастишь, - ответила женщина, - В длинных волосах на каторге зоопарк заведется.
Кое-как против воли доев баланду и отдав хлеб соседке, которая смотрела на него голодным и слегка завистливым взглядом, Саша потихоньку прошла и уселась на нары.
«Осталось здесь находиться восемь с половиной лет…» - подумала девушка, - «Говорят, года через четыре можно будет попробовать выйти на поселение. Вернуться бы тогда к маме легально, а не сбежав… Да кто разрешит в Тверь вернуться…»
– Шурка, запевай, - вывел из задумчивости девушку голос одной из каторжанок.
– То не ветер ветку клонит, - начала петь Саша, - Не дубравушка шумит…
– То мое сердечко ноет, - подхватили мелодию другие женщины.
Саша пела, вкладывая в пение всю свою боль от последних дней, от неотпразднованного дня рождения и девушке попеременно становилось то легче, то тяжелее.
«Четыре года – не двенадцать, продержусь, найду в себе силы как-то жить», - подумала Саша, смахнула с лица слезы и сказала: