Шрифт:
Жогин рассмеялся:
– Ох и сочинители вы, друзья боевые! Надо же! Положительная характеристика вдруг человеку карьеру испортила. Непостижимо, честное слово.
Ячменев и Машкин переглянулись, начали объяснять:
– Но ведь он, Никола, мог бы уже оператором быть.
– Даже наводчиком первоклассным.
– А командиром пусковой установки не мог? – шутливо спросил Жогин. Но тут же с сочувствием сказал: – Ничего, ребята, не горюйте, у Николы все еще впереди. Будут стремление и упорство – Ломоносовым станет. А сейчас… сейчас у него тоже дело ответственное.
Ячменев и Машкин улыбнулись, как бы ответив: «Это, конечно, товарищ майор».
– А теперь, – сказал Жогин, – тащите арбуз на стол в большую комнату!
Ячменев и Машкин ушли перед самым отбоем, Машкин уже в дверях сказал:
– Посидеть бы до утра, товарищ майор. Может, до чего-нибудь и докопались бы. Давайте рискнем?
– До утра, говорите? – задумчиво переспросил хозяин. – Сломать внутренний распорядок, значит, предлагаете? И это в присутствии секретаря комсомольской организации! Храбрый вы человек, Машкин.
Ефрейтор сконфуженно поежился.
– Извините, товарищ майор. Увлекся.
Жогин с деланой серьезностью спросил Ячменева:
– Как вы смотрите, сержант, извиним?
– А что делать? Не исключать же его из нашего научного общества? – шутливо ответил Ячменев.
– Верно, исключать нельзя. А творческий запал давайте, товарищи, сохраним до завтра…
Оставшись один, Григорий вынул из кармана письмо, которое получил еще днем, но неотложные служебные дела помешали его прочесть.
«Ожидали мы тебя, сын, вместе с семейством сперва в июле, потом в начале августа. А теперь и не знаем, надо ли ожидать. Уж очень ты деловым стал, находясь под покровительственным крылом своего знаменитого опекуна Мельникова. Ведь этак можно и вовсе позабыть родителей. Хотя бы о матери подумал. Она ведь опять целую плантацию цветов завела для Машеньки. Поливает целыми днями и все надеется, что вот-вот увидит среди них свою любимую внучку…»
Григорий отвел руку с письмом в сторону, запрокинул голову на спинку кресла. В памяти всплыли река с крутыми берегами, небольшой, в три комнаты, домик в окружении многолетних берез и кленов. Над крышей домика густо переплетенные ветви, сквозь которые даже ливневые дожди пробиваются не сразу.
Представил и большой цветник, разбитый матерью, и Машеньку, с головой утонувшую в алых тюльпанах и нарциссах. И ему стало жаль мать, жаль, что труды ее и надежды оказались напрасными.
«…Давно собираюсь, сынок, потолковать с тобой обстоятельно, по-родительски. Здесь, вдалеке от армейской жизни, я много думал, по-разному подходил к поворотам собственной судьбы. Да и ты уже не юнец, вполне сможешь наконец понять, что не всякая ладонь, которая гладит, ласковая. Случается и по-другому. А чтобы потолковать об этом с глазу на глаз, не увиливай в отпуск ни в какие Гагры, а изволь прибыть к отцу-ветерану, как только будет возможность».
Мысли Григория снова перенеслись в родительский дом, в небольшую отцовскую комнату, похожую скорее на служебный кабинет, нежели на жилье. Справа чуть ли не во всю стену висит карта времен Великой Отечественной войны с маршрутами действий знаменитого конного корпуса генерала Белова. На столе двумя стопками возвышаются книги крупных военных начальников. Здесь же – маленькая книжица без обложки, с пожелтевшими листиками. Это старый воинский устав, дорогой хозяину потому, что пронес он его через многие годы своей нелегкой армейской службы.
Вспомнил Григорий и пристрастие отца к воинской форме. Не расставался он с ней ни дома, ни на прогулке. Даже вечерами за своим столом сидел в кителе с погонами и орденскими планками. В такие минуты у него появлялось особое желание порассуждать о современных армейских порядках, расспросить о бывшем своем гарнизоне. Но разговоры эти обычно не получались. Давнишняя неприязнь к своему преемнику Мельникову всегда давала о себе знать.
Глава третья
После встречи с майором Жогиным в штабе дивизии полковник Жигарев решил, что никакими разговорами этого человека ему не пронять. Не надеялся он и на влияние комдива на упрямого Жогина. На штабном совещании, правда, комдив как будто поддержал его, Жигарева, согласился с тем, что рационализаторскую деятельность Жогина необходимо взять под контроль. Но ведь это пока слова, которые ничего, по сути, не меняли.
Жигареву и раньше не нравилась мягкость комдива к тем, кто много разглагольствует о всяческих проблемах, когда требовалось беспрекословно выполнять устав и учебный план. А все оттого, что генерал сам в науку ударяется, книги пишет. Вот и выказывает особое внимание к людям своего склада. Но раньше все это не отражалось на боевой и учебной подготовке, а теперь размеренная жизнь дивизии потревожена, и штаб должен наводить в частях порядок, укреплять дисциплину.