— Ладно. — Она пожимает плечами, а потом смотрит на меня более пристально. — Ты в порядке? Выглядишь, как будто плакала.

По меньшей мере, я должен ей хоть что-то сказать.

— Даже не знаю, с чего начать, Рут. Просто не знаю. Со мной все хорошо. Я просто... мне нужно поспать.

Она смотрит на меня, одна проколотая бровь изгибается от подозрений. Затем Рут возвращается к чтению.

— Хорошо. Но если ты захочешь поговорить, ты ведь знаешь, что можешь рассказать мне все, что угодно.

— Знаю. — Я наклоняюсь и быстро обнимаю ее, чтобы она не смогла почувствовать запах Адама на мне. — Спасибо, Рут.

Сон не приходит очень долгое время. Я не могу перестать думать об Адаме, о том, что он заставил меня почувствовать. И понимаю, что он точно знал, как справиться с моей панической атакой. Почему-то меня это не удивляет. Адам просто заботился обо мне и не задавал лишних вопросов.

И когда я, наконец, засыпаю, мне снятся его руки и рот. Глаза и слова. Снится большое твердое тело рядом с моим, просто обнимающее меня, и также биение его сердца.

АДАМ

Сегодня поздно вечером состоится благотворительный ужин. Мне удалось провести день у себя комнате и старательно не думать о Дез, отвечая на письма и работая над сценарием. В конце концов, с неугасающим интересом мне пришлось спуститься на ланч. Пообедав, я обнаружил Гарета на одном из диванов в гостиной, попивающего чай и уставившегося в мобильный телефон с кислым выражением на лице.

— Плохие новости, Адам, — говорит Гарет, обращаясь ко мне.

Я сажусь рядом с ним, и он кладет телефон на колено.

— Плохие новости? — Я взглянул на него. — Что случилось?

— Только что получил звонок от Эммы. — Он не смотрит на меня, когда произносит ее имя. — Шторм по-прежнему не утихает. Они вчера провели у парома весь день, несмотря на ливень, но сегодня говорят, что волны здесь более пятнадцати футов. Паромную переправу закрыли на то время, пока волнение немного не утихнет.

Я хмурюсь.

— Не знал, что переправу когда-либо вообще закрывали.

Гарет пожимает плечами.

— Я тоже. Первый раз за двадцать лет или около того. Вроде бы, один из паромов чуть не перевернулся сегодня утром.

Он нажимает на экран телефона.

— В любом случае, дело в том, что Эмма не сможет появиться на ужине.

— Черт побери, — говорю сухо с сарказмом. — Я так расстроился.

Гарет закатывает глаза и ухмыляется:

— Уверен, что ты убит горем. Но тебе все еще нужна пара на ужин.

— Я вполне могу пойти и один. Это не конец света.

— Хорошо, делай, что хочешь. — Гарет тычет мне в плечо. — Но ты должен прийти, Адам. В одиночку или с дамой, но ты должен, по крайней мере, там появиться.

— Да, буду я, буду.

Он ставит чай со стуком и поднимает крошечный треугольный сэндвич с чем-то розовым сверху. Традиционное английское чаепитие, которое здесь устраивают каждый день после обеда, включает, по-видимому, эти странные бутерброды и причудливую выпечку.

— Ну, лучше пойду, сделаю пару звонков, — говорю я, хлопая по колену.

Хотя, к тому времени, когда вхожу к себе, я уже знаю, что сделаю. Это безрассудно, и, уверен, доставит мне неприятности, и, возможно, будет большой скандал для всех, но мне плевать. Я принимаю душ и надеваю смокинг, сражаясь с галстуком-бабочкой в течение почти двадцати минут, прежде чем добиваюсь, чтобы она выглядела надлежащим образом. Хреновы бабочки.

Я вызываю личный экипаж и достаю зонт, не то, чтобы от него будет много пользы, так как дождь все еще очень сильный. Запрыгиваю в ожидающий меня транспорт, говорю куда ехать, а потом сижу и думаю, что собираюсь сказать потом. И стараюсь не думать слишком много о том, что делаю и какая это плохая идея.

Проходит всего лишь несколько минут, прежде чем экипаж останавливается возле общаги. Я вскакиваю и бегу к подъезду, который, к счастью, не заперт. Девушка с голубыми прядями в светлых волосах и с пирсингом в брови выходит из двери одной из квартир и после запирает за собой.

— Прости, — говорю я, надевая на лицо свою публичную улыбку. — Я ищу Дез Росс.

Девушка подскакивает и прижимает руку к груди, не заметив, как я подошел.

— Черт подери, ты напугал меня, чувак. — И когда она на самом деле видит меня, ее глаза расширяются. — Срань Господня. Это же, ни, мать твою, хрена себе.