Шрифт:
— Я летать люблю. И к тому же у меня нет образования, — отмахнулся я.
— Зато есть Золотая Звезда, которая откроет вам двери любого учебного заведения. Можно ведь и вечером учиться? — наставительно наседала она.
''Мышь, высохшая в лаборатории'' — так называл таких женщин один из моих знакомых. Кто?.. Не помню.
— Вы успели защитить диссертацию? — сменил я тему. Человек… любой человек все же охотнее всего говорит о себе любимом.
— Нет, — улыбнулась она. — Сбежала на фронт. Как из-под венца. А потом ученый совет эвакуировался в город Фрунзе [18] . Но какие мои годы… Вернется Академия из Средней Азии — защищусь.
18
совр. Бишкек.
— Берта Иосиповна, а кому понадобились мои повторные анализы?
— Вашему лечащему врачу и этому… Ананидзе, — прыснула она в кулачок.
Так… Опять Ананидзе. А я уж было расслабился. Грешным делом подумал, что на воду дует доктор Туровский, раз молоком обжегся.
Ладно…
Еще не вечер…
Не будем упиваться грядущими бедствиями.
Может еще и пронесет.
В палату вернулся как раз к утренней сводке.
''В течение ночи на четвертое января наши войска вели бои с противником на всех фронтах. Заняли ряд населенных пунктов и в их числе город Боровск'', - вещала черная тарелка красивым женским голосом. — 'За третье января уничтожено девятнадцать немецких самолетов. Наши потери пять самолетов. Части нашей авиации уничтожили двадцать три немецких танка, три бронемашины, более двухсот девяносто автомашин с пехотой и грузами, около ста повозок с боеприпасами, автоцистерну с бензином, взорвали склад с боеприпасами, сожгли четыре железнодорожных эшелона. Рассеяли и уничтожили до двух полков пехоты противника''.
— Обхода еще не было? — спросил я, после того как закончилась сводка.
— Дык, и завтрака еще не было, — откликнулся танкист. — И брадобрей пока не появлялся.
— И политрук наш куда-то свою однорукую шкуру занес, — добавил кавалерист. — Курить пойдем? Пока время есть.
— Хорошо, что я бросил эту вредную женскую привычку, — сделал Раков многозначительную рожу.
— Почему женскую? — купился Данилкин.
— А ты присмотрись. Бабы так до войны табак не смолили.
— У нас, между прочим, в стране половое равноправие, — заметил я. — Что и отражается в продпайке на табачном довольствии.
— У-у-у-у-у… Уже начитался, — Раков взял баян и отвернувшись от нас заиграл ''Старенький дом с мезонином''.
А после завтрака понеслось… ЛФК, динамические мышечные нагрузки и реакции на них, разве что бегать не заставляли, зато приседал на одной ноге, держа гипс на весу под секундомер до и после. Такое ощущение, что меня проверяли на готовность к вступлению в отряд космонавтов.
В палату приполз исключительно на морально-волевых. Упал на койку и тупо уставился на то, как Коган ваяет на ватмане траурное объявление по полковнику Семецкому.
— Саш, ты случаем на художника не учился? — спросил, глядя, как четко он выводит буковки гуашью.
— Нет. Специально не учили нигде, разве что только в бойскаутах. При НЭПе еще. Но считаю, что пропагандист должен уметь все: и писать, и рисовать, и грамотно речь толкать. Все сам.
— Как же ты тогда коммунистом стал? — удивился Раков, что даже прекратил свое тихое пиликанье на баяне. — Из бойскаутов-то. Я мальцом помню, как они с пионерами дрались. Сурово махались. Даже шестами, с которыми ни те, ни другие не расставались.
— Люди, Коля, к коммунизму приходят разными путями, — не отрываясь от своего занятия, ответил Коган. — Но потом уже идут, глядя в одну сторону — в светлое будущее.
— Прервись. Покурим, — напросился я.
— Покурим, — согласился политрук. — И конника с собой возьмем. Пойдешь, Иван? — посмотрел он на Данилкина.
Иван кивнул.
А Коган продолжил.
— Кстати я выяснил, что все твои вещи, в том числе и папиросы которые тебе и твои товарищи с полка притащили и в пайке выдали за декабрь, уполномоченный Ананидзе забрал из той палаты, в которой ты до морга лежал. Ну и пьянку же вы там устроили по поводу твоего награждения. Героическую. Где только столько хорошего спирта достали? А на Новый год добавили. Ты и окочурился с перепою в новогоднюю ночь. Пришли вас проведать — все в лежку. Только остальные храпят мертвецки, а ты упился до полной потери пульса. А еще еврей… Вот тебя в морг и снесли. Так что выцарапывай теперь у уполномоченного свое тряхомудие. А там, как сказали — твои летуны с полка ПВО тебя ''Дюбеком'' да 'Северной Пальмирой'' побаловали. — Данилкин на этом месте присвистнул коротко, — И со спиртом тоже они, наверное, расстарались, потому как называли тот напиток мною допрашиваемые загипсованные личности ''ликер Шасси''.
Разогнулся. Осмотрел свое творение, массируя единственной рукой поясницу.
— Ну вот, пусть теперь просохнет, а мы пока покурим и вы — рукастые — мне эту наглядную агитацию повесить поможете в холле.
В обед, поедая пустые капустные щи, я уже вполне успокоился и подумал, что ''тараканьи бега'' отменяются, как меня через дежурную сестру вызвали к товарищу Ананидзе.
''Перетопчется, — подумал я. — Мясные биточки с картофельным пюре да с подливой я тут не оставлю. И вообще у меня законный обед. Вот и пусть этот Ананидзе чтит Устав''.
Кабинет особиста был… если одним словом, то аскетичный. Ничего лишнего. А то, что есть весьма скромного облика.
Сам Ананидзе оказался маленьким плотным в смоль чернявым с глубоко сидящими колючими карими глазками. Казалось, он родился с шилом в заднице. Просто посидеть спокойно пять минут не мог. Вечно вскакивал и нарезал круги по кабинету. Может именно поэтому протокол вел приткнувшийся в углу молодой молчаливый сержант госбезопасности с сытой мордой, однако, носящий в петлицах вместо треугольников по два кубаря. Сам Ананидзе к моему удивлению хвастал комиссарской звездой на рукаве гимнастерки и именовался званием ''политрук''. В петлицах он гордо нес такие же три кубаря, что и мне положены. Возраста он был на взгляд неопределенного.