— Вам бы романы писать про майора Пронина, — усмехнулся я.

— Кто такой майор Пронин?

— Не помню.

Действительно не помнил. Фамилия ''Пронин'' как-то сама собой из меня выскочила.

— Мы проверим. Мы всех проверим. И Пронина вашего проверим. Мы все кубло ваше вычистим, — натурально слюной брызнул Ананидзе. — От карающего меча партии не скроется никто!

— Где Островская? — спросил я, весьма озадаченный.

— Там, где надо, — буркнул Ананидзе. — Мой вам совет: лучше сознайтесь сразу и сами. Чистосердечное признание облегчает вину.

— Наверное, облегчает, — ответил я на эту филиппику. — Только вот в чем вопрос: я ни в чем не виноват. Облегчать мне нечего.

— Запираетесь? Запирайтесь! Не вы первый не вы последний. Итак… по поводу вашей так называемой ретроградной амнезии вы обязаны пройти квалифицированную комиссию в специальном институте НКВД. И когда будем иметь на руках обоснованное заключение ученых о вашей вменяемости и нормальной памяти, то поговорим уже по-другому. А там и до трибунала недалеко. В Москве все недалеко. Хоть в этом вам повезло.

И стал писать какую-то бумагу. В двух экземплярах. Оторвался от этого занятия только один раз, когда сержант положил ему на стол протокол беседы.

— Пишите, что с ваших слов записано правильно, — пододвинул Ананидзе ко мне этот протокол. — И поставьте подпись.

— А если не подпишу? — спросил я.

На что особист заметил притворно-ласковым тоном.

— Не поможет. Мы с сержантом подпишем акт о том, что вы отказались от подписи и приложим его к протоколу. Будете подписывать?

— Нет, — твердо сказал я. — Это же беседа, а не допрос. Раз допроса нет, то, скорее всего, у вас и уголовного дела на меня нет. Меня из партии никто не исключал, чтобы отдавать под следствие.

По поводу членства в партии и уголовных дел меня в курилке Коган уже просветил. Коммунисты в СССР формально под суд не попадают. Их предварительно и своевременно исключают из партии. А если суд оправдает, то и в партии восстановят без проблем и без перерыва в партстаже.

''А Сонечку я тебе, гнида, не прощу…'' — подумал я мстительно.

Ананидзе снова перешел на наставительный тон.

— Нахождение вас в рядах партии не мешает органам проводить определенные оперативные мероприятия, — улыбнулся особист победоносно. — Сержант, проводите лицо называющего себя Фрейдсоном на психиатрическую экспертизу. Там уже ждут.

И протянул ему листок, который только перед этим исписал и даже поставил на него фиолетовую печать.

— Вставайте и пошли, — сказал мне сержант, надевая белый полушубок и затягивая на нем ремни. Листок, полученный от Ананидзе, он засунул в кожаную планшетку.

— До встречи, — кивнул мне Ананидзе. Он оставался в кабинете и даже не встал из-за стола, прощаясь. Вынул папиросу из черной картонной коробки и постучал ей о столешницу, другой рукой охлопывая карманы в поисках источника огня.

За дверью нас ждал еще один мордатый сержант госбезопасности уже в полушубке и валенках.

— Нам усим наливо, — сказал он негромко.

И рукой показал.

И все.

Неразговорчивые сопровождающие мне достались.

Мы пошли налево, и вышли в холл, где уже висело траурное объявление по полковнику Семецкому ''Смерть вырвала из наших рядов…''. Коган и Данилкин втыкали в щит объявлений последние кнопки. Данилкин держал, а Коган втыкал.

Я с сопровождающими прошел мимо них, кивнув успокаивающе.

Дальше был гардероб для посетителей, забитый шинелями личного состава формируемых санитарных поездов. За стойкой дремал седой дед в черной овчинной телогрейке поверх белого халата исполняющий видать сегодня роль гардеробщика.

Я, стуча костылями, направился в его сторону. Потому как резонно рассудил, что должны меня для улицы обмундировать соответствующе. Сержанты гебисткие оба сами в добротных романовских полушубках, валенках и меховых ушанках. На улице морозно не по-детски.

Тут меня окликнул второй сопровождающий. Недолужко все больше в молчанку играл.

— Куди, холера, побиг, — услышал я в спину.

— Как куда? — удивился я, оборачиваясь. — Одеваться для улицы.

— Не потрибно. У довгий направо и на вихид. Там у двори нас автобус чекаэ. В ньому пичь топиться. Жарко буде дюже.

— Не… так не пойдет, — покачал я головой и демонстративно покрутил босой ногой обутой только в тонкий кожаной тапок без пятки. — Не положено так красному командиру.