— Они изнасиловали тебя? Да? — прорезала меня догадка.

— Если вы беспокоитесь о моей физиологической девственности, то она на месте. Я по-прежнему целка. Они мне душу изнасиловали. Они заставили меня написать на вас клеветнический донос. Так что не прикасайтесь ко мне! Я гадкая! Я недостойная. Я хотела любить вас, а сама предала. Прощайте, Ариэль.

Слёзы брызнули из ее красивых глаз.

Девушка с силой вырвалась из моих рук и торопливо пошла к госпиталю.

Я бросился за ней, но запутавшись в полах тулупа, упал в сугроб.

— Мы еще увидимся? — крикнул я ей вслед, стоя в сугробе на карачках.

— Нет, — твердо сказала девушка, обернувшись, — Не надейтесь. Я вечером уезжаю на фронт с санитарным поездом. Не ищите меня. Когда вы рядом, то мне хочется наложить на себя руки.

Когда я выбрался из сугроба, Островской и след простыл.

Сука Ананидзе! Так легко отделался!

Прикурить удалось только с третьего раза. И это с зажигалкой. Со спичками вообще бы не получилось — так меня трясло.

Ладно, я тут со своими хотелками, хотя Соня мне почти каждую ночь снилась. Девочке почто жизнь так искорежили. Я ей теперь как живое напоминание ее нравственного падения. Какая уж тут любовь…

— Вы не подскажете, как мне найти ранбольного Фрейдсона? Мне сказали, что он сейчас на прогулке, — раздалось за спиной.

Оборачиваюсь. Сержант НКГБ — петлицы краповые, по два кубаря на них. В шинели и шапке-финке. В хромовых сапогах! В такой мороз…

— Я Фрейдсон. Что надо? — буркаю.

И снова затягиваюсь горькой папиросой.

— Не больно-то вы вежливы, — улыбается эта ''кровавая гебня''.

— Есть с чего, — смотрю на него исподлобья.

— Вы должны поехать со мной?

— На какой предмет.

Мля-я-я-я… Очко-то жим-жим. Научился я уже их бояться.

— Я откомандирован от Наградного отдела Верховного Совета Союза ССР, проводить вас в Центральное ателье индпошива Управления вещевого снабжения НКО. Машина у главного подъезда стоит. Она и я в вашем распоряжении весь день. Считайте меня сегодня чем-то вроде вашего адъютанта.

Ростом сержант выше меня, что нетрудно. Статный, крепкий, круглолицый, румяный, светлоглазый блондинистый русак. Совсем молоденький. Говорит правильно. Никакого провинциального говора нет. Располагающая к себе внешность.

— А вы сами, откуда будете? — интересуюсь.

— Охрана Верховного Совета, — спокойно отвечает.

И вроде не врёт. По крайней мере, в глазах врунчики не бегают.

— Но я не могу покинуть госпиталь без разрешения, — тяну я время, прикидывая как мне к комиссару оторваться от этого новоявленного конвоира. Чтоб хотя бы знали: кто и куда меня увёз.

— Оно у меня есть, — заявляет эта морда на голубом глазу.

Сержант решителен, но и я не пальцем деланный. Заявляю в обратку:

— Это у вас есть, а у меня нет. Так, что надо выписать увольнительную у комиссара.

— Тогда не будем терять время и пойдем к комиссару. Наша машина хоть и не лимитирована комендантским часом — пропуск у нас на всю ночь, но само ателье не работает круглосуточно.

Возвращаясь в госпиталь, я вдруг вспомнил.

— Мне тогда еще деньги в кассе получить надо.

— Не обязательно сегодня. Сегодня с вас только мерки снимут, — информирует он меня.

— А вам уже приходилось заниматься такой службой?

— Не один раз.

— И кого так возят?

— Таких как вы — героев. Народ с фронта, в чем только не приезжает. Так, что Верховным Советом на подобающее случаю обмундирование деньги давно выделены.

К Смирнову заскочил один, без сопровождающего гэбешника. Потребовал хоть какой-никакой документ, а то у меня ничего с собой. Не дай, Карл Маркс, что случится…

Смирнов усмехнулся и озадачил замполитрука, который не только принес мне мое удостоверение, еще полковое на старшего лейтенанта, но и оформленное по всем правилам увольнительное удостоверение на трое суток. Комиссар размашисто расписался и поставил печать.

— Почему на трое суток? — удивился я.

Комиссар в ответ съязвил.

— Не дай, Карл Маркс, что-нибудь случится. Но харчиться, в госпиталь заезжай вовремя. Согласно распорядку дня.

И засмеялись на пару с замполитрука.

Сержант ГБ терпеливо меня ждал в коридоре. Только шапку теплую снял со светлой головы.

В гардеробе санитар, забрав у меня тулуп, выдал взамен черный полушубок. Не дублёный, а крытый дешёвым грубым материалом — чертовой кожей. Но чистый не затасканный. Ушанку оставил мне ту, что на мне на прогулке была. А бурки у меня свои.