Пока пристав 1-го стана возился с соучастниками разбойника, пристав из Павловского Посада, г. Протопопов, исполняя приказания исправника, производил в деревне Барской осмотр дома Чуркина, в виду того, что по всем донесениям, он в то время находился в доме, но разбойника в нем не нашёл. Во время обыска ему сказали, что становой пристав находится в деревне Ляховой. Узнав это, он отправился к нему поговорить, как и что нужно делать, оставив, между прочим, сторожить дом Чуркина двух сотских.

Когда уже смерклось, оба становые пристава, чтобы заморить червячка, из Ляховой прибыли в село Запонорье. С полчаса после их приезда явился волостной старшина, помялся немножко, откашлялся и сказал приставам:

– Чуркин-то опять у нас из под рук вывернулся!

– Это как же так? – спросил г. Протопопов.

– Так-с; в то время, как вы обыскивали его дом, он успел спрятаться в клети на дворе.

– Клеть-то мы, небось, осматривали!

– Это все равно, он сидел тогда в подполье.

– Да в клети никакого подполья нет!

– Значить есть, но догадаться о том было нельзя, такая там лазейка имеется.

– Ну, что ж, всё-таки со двора ему уйти было нельзя: у передних и задних ворот мною были поставлены на карауле сотские; они бы его не выпустили.

– Они и стояли, но потом захотели попить чайку, а Чуркин в это время, укутавшись в жёлтый халат, вышел из дому в задние ворота, теперь и ищите его.

Скрыть этого обстоятельства было нельзя; донесли исправнику, и затем пошли следствия, да дознания; сотские угодили, за неисполнение приказания, под уголовный суд, а становые получили строгий выговор.

Дни шли своим чередом: полиция продолжала поиски разбойника, но изловить его никак не могла. В начале июля пристав 1-го стана с понятыми делал облаву на одно селение, находящееся в трёх верстах от деревни Дубровки, а между тем, Чуркин с своей шайкой, в которой находились его есаулы, Сергеев и Новиков, пировал с крестьянами в лесу, неподалёку от упомянутой выше деревни, вместе с крестьянами деревень: Дубровки, Загряжской и Велевой. Там же вместе с ними были молодицы и красные девушки; первые пили водку, а последние грызли орехи и ели пряники, купленные на деньги разбойника. Лес оглашался хороводными песнями. Чуркин ходил в хороводе, попеременно с Новиковым и Сергеевым. Разбойник имел звонкий, приятный голос, И песнями его все заслушивались; возьмёт, бывало, балалайку, выпрямится, заломит поярковую шляпу набекрень, приосанится, тряхнёт кудрями, да затянет свою любимую песенку – так заслушаешься. Песенка эта сочинена была им самим, и нам довелось её записать со слов одного из причётников села, находящегося неподалёку от Запонорья Приводим её целиком:

В этой песне он изливал всю свою душу; пропоёт, бывало, её, да и давай трепака отплясывать, а случалось когда, под хмельком, и поплачет. Из этого можно заключить, что пролитая им кровь человеческая не совсем ещё загубила в нем совесть, и он нередко чувствовал раскаяние.

О пирушке этой в Дубровском лесу становой пристав узнал только на другой день, собрал народ и отправился на место гульбища разбойника, окружил его со всех сторон, рассчитывая застать Чуркина врасплох, но, увы, опоздал: тот был уже далеко от того места, в Ильинском погосте.

Пикетчики, расставленные по всем путям-дороженькам, пропускали его, не останавливая, получая за то на водку. Слухи о таком упущении дошли до помощника начальника жандармского управления в Богородском и Дмитровском уездах, г. Кузьмина, о чем он и дал знать письмом Богородскому исправнику.

Исправник навёл о том справки и получил подтверждение, но уличить пикетчиков в их преступных деяниях не мог, да и положительных доказательств взять было не от кого.

Между тем, брат Василия Чуркина, Степан, начал заявлять о себе кражами со взломом и конокрадством. Уездное начальство первоначально всем этим слухам не верило, но когда получило официальное извещение о его бегстве, то приняло самые энергичные меры к его поимке.

Степан Чуркин – невзрачный мужичонка, готовый на любые преступления, в особенности на кражи. Что же касается слухов о совершенных им убийствах, то они не подтверждались, да и как было возможно узнать, обагрены или нет руки его человеческой :кровью, когда не было на то никаких ясных доказательства Он принялся за своё пагубное ремесло раньше своего брата Василия и за то вскоре угодил в Сибирь. По его-то стопам пошёл и последний, а уж когда попал он на эту дорожку, то сойти с неё не мог: сильная натура, да любовь к воле и к лесу сделали его волком.