– Этим вечером, - Ласло приосанился, - я дежурю на придворном катании с ледяной горки. Буду трусов придворных на ручки подхватывать. И вывихнутые локотки им вправлять.

– Кто ж тебя туда сосватал?

– Одна дама, - Ласло откинул с лица длинные черные волосы благородным жестом, - честь моя не позволяет назвать ее имя. Но это очень знатная дама. Я вызывал для нее Вельзевула, и Вельзевул входил в мое тело - а далее мне неведомо, что происходило с моим телом и с той дамой, - Ласло демонстративно засмущался, - так вот, амант сей дамы, обер-гофмаршал двора, велел построить на набережной высокую горку и залить ее водой. Не иначе, надеется, что все придворные переломают себе шеи. А госпожа моя добра и милостива - она не хочет лишних увечий, и призвала меня подежурить под страшной горкой.

– Я понял, о ком ты, - догадался Копчик, - поздравляю, говорят, госпожа эта очень красива. Но ты все же перерисуй мне картинку, пока матрос не протух.

Пока Копчик ходил - Аксель переписал начисто протокол и раскладывал пасьянс на закрытом ящике с пыточными инструментами.

– Я думал, только Ласло умеет на картах гадать, - удивился Копчик.

– Я так, балуюсь, - Аксель взял валета червей, - двойственность сих карт меня пленяет. У человека не так - половинки не одинаковы. Здесь, видишь, как в зеркале - что вверху, то и внизу. А человек, бывало, ходит в золоте, смотрит на всех сверху вниз, говорит через губу - а попадает к нам, в зазеркалье, и травой под ногами стелется. А бывает, что мусор человек, пустышка, а у нас в гостях держит себя достойно и здраво, и под пытками тверд. Вот почему?

– Не знаю, я не философ, - отвечал Копчик, - день на дворе, пойдем домой, пока еще кого к нам не принесло. Мне второй смены не хочется.

Когда приятели вышли на улицу - морозный день и в самом деле уже переливался во всей красе. По льду перешли они на другой берег реки, мимо зимних рыболовов и легкомысленных любителей коньков. Вдалеке из полыньи тянули всем миром чьи-то сани. Друзья поднялись на набережную, зашагали к дому по хрустящему снегу.

– Выпьем?
– предложил Аксель.

– Выпьем в трактире - там и уснем, - отвечал благоразумный Копчик.

Навстречу по набережной летели сказочные золотые санки. Кони в упряжке были так себе, но санки - чудо как хороши, словно сделаны были для капризной принцессы.

– Ни с кем его не спутаешь, - с долей одобрения произнес Копчик.

Санки поравнялись с ними, и Копчик деликатно, чтобы не схлопотать от кучера хлыста, заглянул в замерзшее окошко - в глубине кареты, весь в белых мехах, дремал прекраснейший золотой кавалер с тонким, матово-белым личиком фарфоровой куколки.

– Что, угадал?
– спросил Аксель.

– Он, гофмаршал, - подтвердил Копчик, - поехал горку свою проверять.

– Какую горку?
– не понял Аксель.

– Ласло наш сегодня дежурит лекарем на придворном катании, - пояснил Копчик, - гофмаршал, не иначе как из вредности, велел построить изо льда высочайшую горку, и сегодня все придворные с нее покатятся. Ласло надеется, что многие переломают шеи.

– Так сам же гофмаршал первый и переломает, - удивился Аксель.

– Может, ему такое нравится.

Приятели собрались было пройти насквозь через птичий рынок - до дома оставалось рукой подать - но какое-то замешательство, смятение в окружающем их пространстве не позволило им пройти прямо. Перед птичьими рядами стояла карета, с приоткрытыми дверцами, но по виду - вполне исправная. Возле кареты переминались с ноги на ногу два дюжих гайдука и кучер - охраняли. Чуть поодаль полицейский патруль отваживал от торгового ряда прохожих - велел поворачивать прочь. Торговцы в ряду замерли над своим товаром в неподвижных величавых позах, со значительными лицами. Битая дичь разложена была с растопыренными крыльями, словно нарочно.

– Узнаешь цвета?
– кивнул Аксель на мундиры гайдуков.

– Бюрен?

– Бюренша. Давай обойдем, заглянем - ты, наверное, прежде такого и не видал.

Друзья обошли карету, поздоровались с патрульными. Отсюда, с другой стороны торгового ряда, видно было, что из открытой дверцы кареты высунулась нарядная дама и что-то стремительно, даже воинственно рисует на белом листе, трепещущем на планшете. За ее спиной две девки, арапка и какая-то косоглазая, споро подавали художнице карандашики и губочки и забирали ненужное.

– Она что - рисует?
– изумился Копчик, - Графиня фон Бюрен - рисует?

– Графиня плетет гобелены, - поведал Аксель, - она по рождению принцесса или маркиза, таким не положено самим писать картины. Но сюжеты для гобеленов она зарисовывает прямо на улицах, и тут ее благородные родственники бессильны.

Графиня, супруга всесильного царского фаворита фон Бюрена, хищно взглядывала от мелового листа - на свои застывшие модели, и лицо ее было бледным и острым, как нож, как молодая луна. Как лик невиданной девы на спине у мертвого матроса.