Всплеск боёв в четырёхугольнике крепостей великий князь Николай Николаевич-Старший в императорской Главной квартире прокомментировал так:

— Мехмет Али-паша попытался взять инициативу на себя, но цесаревич не позволил ему уходить далеко от крепостей.

— Мехмет хотел соединиться с Сулейман-пашой?

— По логике поведения да. Но пойти ему навстречу он не смог. Опасность для себя увидел.

— Какую?

— А наши осадные войска под Плевной?

— Но ведь Мехмет Али-паша мог деблокировать её и соединиться с Осман-пашой?

— Он мог, конечно, рискнуть. Но, во-первых, ему тогда бы пришлось взять из Рущукского и других крепостных гарнизонов немалую часть войска. Что, между прочим, цесаревич Александр Александрович помешал бы сделать.

— А во-вторых?

— Во-вторых, не исключался вариант, что Мехмет Али-паша сам мог оказаться в плевенском кольце вместе с Осман-пашой. На войне бывают самые непредсказуемые повороты.

— Значит, теперь в ходе войны всё зависит от Плевны, будет она взята или осада затянется?

— От неё. На Шипке стороны готовятся к зиме, ни у нас, ни у османов сейчас нет сил, чтобы в Балканах перевесить чашу весов. А четыре крепости Абдул-Гамида в северо-восточном уголке Болгарии стратегически сейчас ничего не решают.

— Но мы можем взять их одну за другой приступом. Осадная артиллерия уже прибыла в Валахию.

Штурм любой крепости нам дорого обойдётся. Нам сейчас надо с Плевенской крепостью управиться. Она нам камнем преткновения стала на дороге в Царьград. Вопрос сейчас в том, как долго это будет...

Плевенские события грозили опасно затянуться. Они стали влиять и на людей. Особенно удручали людские потери, хотя простой солдат продолжал воевать привычно бодро. Николай Николаевич старался держать руку «на пульсе» солдатского настроения. Делал он это весьма просто, в разговорах с нижними чинами. Очевидец вспоминал:

«Однажды после завтрака великий князь сидел под деревом у своего походного «шатрика». Он обратил внимание, что на часах стоит старый солдат, и завязал с ним непринуждённый разговор:

— Какого полка будешь?

— Архангелогородского, ваше... — Солдат замялся в титуле, который так у него и не вышел.

— А сколько тебе лет?

— 54, ваше императорское высочество, — отвечал он, уже оправившись и ясно выговорив титул великого князя.

— Ты какой губернии?

— Воронежской, ваше императорское высочество!

— А уезда?

— Тимковского.

— Я и не знаю, что есть такой уезд... Каким образом, скажи, голубчик, ты такого возраста на службу попал?

— Я помещиком сдан в 58-м году на 33-м году от рождения. Когда прошёл слух о воле, нас много кого сдали.

— А как тебя зовут?

— Герасим Пастырев.

Солдат почувствовал, что говорит не с начальником, а с «человеком», и потому ободрился.

— А ты слыхал, как ваши архангелогородцы, крепко дрались под Никополем и под Плевной? А под Плевной ваш полковой командир убит и вы много народу потеряли.

— Слыхал, ваше императорское высочество, нам казак рассказывал.

Николай Николаевич замолчал. А у солдата навернулись слёзы на глазах и лицо стало серьёзное, суровое.

— Вот я на тебя смотрю и вспоминаю Севастополь, — продолжал говорить великий князь. — Ваши архангелогордцы, да и вообще большая часть солдат, были совершенно такие, как ты. Знаешь, Пастырев, о Севастополе?

— Как не знать, ваше императорское высочество. Наши деревенские там тоже воевали...»

В сентябре месяце «передышка» в боевых действиях повлияла на поведение сторон довольно неожиданно. И под Плевной, и на Шипке стали зарываться в землю. Осаждённые турки день и ночь возводили всё новые и новые редуты. Осаждавшие их русские и подошедшие румынские войска рыли линии окопов, обустраивали походные лагеря и возводили новые батарейные позиции. Речь о третьем штурме пока не шла.