Мужчина ощущает волнение в том, кого считает своим созданием, яркую вспышку, что разожжет, возможно, пожар в будущем.

– В эту ночь ты покидаешь мой дом, - слова падают ртутными каплями вниз, тяжелые и текучие.
– Скорее всего, навсегда. Но перед тем как идти в будущее, я хочу, чтобы ты узнал то, чего сам никогда не вспомнишь. Мой прощальный подарок, - Касание к шее неуловимо-быстрое, скользящее.

– Приму его с радостью, - улыбка в зеркале не дрожит, хоть и горчит, омраченная расставанием. Все давно решено, их пути расходятся. Пора встать на крыло, взлететь вверх вольной птицей и найти собственное место в этом мире. Или он разочарует Мастера, став всего лишь красивой глупой куклой, а не шедевром, которым можно гордиться.

– Я в этом не сомневался, Курапика, - мужчина отстраняется и выходит, ожидая, когда юноша закончит все сборы.

Отголоски имени, произнесенные чужим холодным голосом, отражаются от стен и превращают зеркало в озерную гладь. Блондин смотрит в нее, но видит не нынешнего себя, а те обрывки, что сохранились внутри него относительно целыми еще. События прошлого года - накануне, вовремя и после встречи с Мастером.

Он направлялся куда-то... кажется в некий храм. Зачем и для чего уже совершенно не важно. Путь пролегал через крупный город на востоке континента. Люди здесь постоянно находились в движении, кишели как муравьи, толкаясь, злясь друг на друга, скандаля и, словно забыв, что такое улыбка. Курапику несло этим течением, не давая никак выбраться в нужном направлении, он не мог ни сесть в вагон метро, ни найти необходимый автобус, его пихали, отталкивали, пытались вывести на конфликт, и в итоге он решил обойти беспокойный центр через окраины.

Однако это оказалось в корне неверным решением. Взвинченный, раздосадованный и даже пару раз облапанный, он изрядно нагрубил местной шпане, когда те пытались привлечь внимание "красивой девушки". Естественно, что им подобный ответ не понравился. Его зажали в тупиковый переулок, не менее десятка человек. Все их он уложил лицом в землю, на это мастерства и силу у блондина хватило. А вот потом, к месту действия подошли совсем другие представители группировки - рангом повыше.

Тогда, Курапика не знал еще, что такое Нен. И естественно, как обычный человек, попав под влияние направленной негативной волны ауры, ощутил, как с него почти сдирают заживо кожу. Хацу способно нанести вполне физические увечья разумному, не умеющему защищаться от него. Нечто подобное блондину довелось ощутить на последнем экзамене, но даже если замучить его насмерть, Курапика не вспомнил бы от кого именно. Удар чужих способностей выбил из него все дыхание, поставил на колени, заставляя глаза зло алеть за темными линзами. На пальцы, которыми парень уперся в землю, пытаясь хотя бы не лечь на нее, под чудовищным давлением, наступила нога в тяжелом ботинке. Он ощутил, услышал хруст через шум в ушах, с которым тонкие косточки ломались на куски. Сначала одна рука, затем другая. Удар под ребра, отправил мальчишку в полет к другой стене, а удар о стену перемкнул спину, и он с ужасом понял, что не ощущает собственных ног.

Им хватило часа, чтобы превратить здорового подростка в окровавленный кусок плоти. Единственное что мог Курута - это молчать. Они тщетно пытались своей животной жестокостью вырвать из него хотя бы один крик. Курапика предпочел бы откусить собственный язык, но сдаваться окончательно не собирался. Эта мысль билась в обожженном болью мозгу, не смотря на тошноту и головокружение. Сотрясение мозга, множественные переломы, отбитые внутренние органы, кровотечения. С таким не живут просто. Однако он чудом удерживал себя в сознании, уже даже не известно для чего - помощи тут явно было не дождаться. Члены группировки тем времени окончательно вошли в раж, туда же подтянулась остальная банда и через заливающую глаза кровь блондин видел оскаленные, голодные до зрелища рожи, потерявшие всякие признаки человечности. В ушах бился собственный лихорадочный пульс, шум толпы кусал разозленной пчелой в затылок.

А затем этот шум наполнился чужими криками. Тела падали подкошенными марионетками, с улыбками от уха до уха, расползающимися по горлу. Асфальт омыло настоящей волной крови, смешиваясь с алым цветом самого юного Курута. И через несколько минут вокруг были лишь мертвые тела, да высокий худощавый мужчина, небрежно вытирающий платком длинные сухие пальцы.

– Я ведь просил не шуметь под окнами моей мастерской, - проронил холодно в окружающее пространство.

Курапика не знал в тот момент - или зрение окончательно предавало его, или кровь парила в холодном воздухе - но вокруг чужой фигуры виднелся струящийся дымный силуэт. Убийца медленно перевел взгляд на лежащего в круге тела блондина. Никакого сострадания не было в ледяных голубых радужках, только легкий интерес. Он прошел по лужам крови, не жалея своих аккуратных дорогих сапог, пока не оказался прямо над чужой жертвой.

– Как бездарно, - протянул задумчиво и присел на корточки, касаясь самыми кончиками пальцев, к чужим, оставшимися чистыми паре прядей.
– Такой материал и так безобразно испорчен, - качнул головой.

Курапика мог лишь следить, из-под не подъемно-тяжелых век за его движениями. Где-то в отдалении, наконец, раздался вой сирен полиции и скорой. Видимо, море крови, выплеснувшееся на улицу, заставило местных шевелиться. Мужчина даже не отреагировал на это, не дернувшись и не обернувшись. Он смотрел в чужие глаза, на тонкие обводы лица, испорченного человеческой жестокостью.

– Можешь радоваться, - наконец произнес.
– Тебя спасут, - усмехнулся легко и без всякого сочувствия.
– Вот только захочешь ли ты жить таким?
– он встал, собираясь уйти, и на эти его слова Курапика ощутил, как внутри вспыхивают огоньки отчаяния, перемешанные со злостью.

Он должен был продолжить жить. Для чего именно, его мозг уже не помнил, но без сомнения это утраченное воспоминание являлось чем-то нужным, важным, раз он так цеплялся за него все это время. Отзываясь на спутанные яростные мысли, глаза вспыхнули под линзами алым, наверное, в последний раз. Краснота залила собой все - небо, солнце, чужие очертания. Он плыл в этой крови, захлебываясь ею. Багровое сияние оказалось так сильно, что пробилось даже за края линз, залило собой зрачок.