Михаил был полной противоположностью своих родителей, людей с властолюбивыми характерами. Суровая опала, которой подверглись все Романовы во время правления Годунова, пришлась на то время, когда ему не исполнилось и пяти лет. Долгое время провёл он вдали от родителей, что наложило на него, тихого, нерешительного и робкого мальчика, особый отпечаток. Впоследствии он попал под сильное влияние матери, женщины крутой, честолюбивой и гордой. Марфа Ивановна души не чаяла в своём единственном сыне, но любовь её была деспотической. В покорности и страхе перед собой вырастила инокиня Марфа своего сына.

Хотя Филарет в последние годы редко встречался с сыном, он понимал, что Михаил слишком легко подчиняется чужой воле. Да и что видел он в жизни, кроме материнской кельи? Вынесет ли он бремя правления, этот тяжёлый крест, эту непосильную для его слабых плеч ношу? И хотя неуёмное честолюбие Филарета простиралось до почти невозможного желания получить сан патриарха для себя — из рук законного даря — и шапку Мономаха для сына, рассудок и сердце говорили ему: «Ваше время ещё не пришло!»

Да и трагический пример царствования Бориса Годунова и Василия Шуйского были перед глазами. На бояр надежда небольшая — даже верность крестному целованию не соблюдалась. Кто же станет решительно бороться за Михаила, кто будет стоять за ним, ежели его ближайшие родственники потворствуют Сигизмунду и Владиславу?

...Знаменательной в судьбе государства стала встреча патриарха Гермогена с Филаретом в Успенском соборе — в память воинов, погибших при освобождении Москвы воеводой Скопиным-Шуйским от нашествия Тушинского вора с ляхами. Патриарх Гермоген увидел Филарета, склонившегося над гробом святого Петра-митрополита, и, повинуясь неизъяснимому порыву, приблизился к нему. Филарет оглянулся на звук шагов и поклонился Гермогену. Это был случай, невиданный на Руси: патриарх, избранный священным собором, дружески подошёл к патриарху-самозванцу, получившему высший духовный сан из рук главаря мятежников — злейшего врага державы. Филарет был в митрополичьей одежде, и в Москву он приехал без всяких знаков патриаршей власти.

— Так тому должно было случиться, что мы свиделись с тобой, ростовский митрополит.

Филарет снова поклонился. Некоторое время эти два великана — оба были высокого роста — стояли молча, за них говорили взгляды — испытующе-строгие и мягко-доброжелательные одновременно. Снова первым заговорил Гермоген:

— Филарет, ныне мы пребываем в ожидании Божьего суда, и да свершится над нами воля Господня. Данным мне правом разрешения от греха освобождаю тебя от скверны, что вовлекла тебя в мятежные сети. Дьявол недолго искушал тебя. Ныне тебе надлежит растить сына Михаила и готовить его к принятию царского венца. Да смилуется Господь над Русью!

Филарет чувствовал, как дрожат его губы, глаза наполняются слезами. Слова замерли на устах. Ещё никто не говорил с ним так о его сыне. Он опустился на колени перед гробом святого Петра-митрополита и произнёс, подняв глаза на Гермогена:

— Да слышит святой митрополит Пётр мою молитву о твоём здравии! Да будет во всём твоя воля, святитель Гермоген!

А спустя некоторое время они стояли на Лобном месте, ибо пришли туда, повинуясь единому порыву — обуздать мятежную толпу, собравшуюся на площади. Увидев их, толпа загудела, не давая говорить. Гермоген оглядел толпу. Кто-то крикнул:

— Слушайте святейшего!

Раздался громкий, с повелительными интонациями голос Гермогена:

— Братья и сёстры! Благословляю вас встать на защиту православной веры, вижу ей поругание, вижу разорение святых церквей. Вера наших отцов спасала русский народ. Никогда не признаю православных подданными Сигизмунда Польского. Всех призываю стать за веру святую неизменно и за Московское государство. Да не убоимся смерти!

Стоявший рядом с Гермогеном Филарет поклонился ему в знак глубочайшего уважения и обратился к толпе:

— Не прельщайтесь, мне самому подлинно известно королевское злое умышление над Московским государством: хочет он с сыном завладеть им и нашу истинную христианскую веру разорить, а свою латинскую утвердить.

Ни у Гермогена, ни у Филарета не было уверенности, что они убедили толпу. В молчании покинули они Лобное место, куда один за другим начали вскакивать смутьяны, которым в те дни была дана большая воля. Площадь огласилась выкриками:

— Повелению боярского даря послушны не будем!

— Не хотим Голицына! С ратного поля бегал и с трона небось убежит!

— Хватит с нас князей! Сами грызутся, а мы терпим!

— Мы боярского царя ляхам головой выдадим!

— А бояр из Москвы выдворим!

— Бояре нам — первые лиходеи!

Постепенно народ начал расходиться.

В тяжёлом раздумье ушёл Филарет с площади. Его одолевали тягостные мысли. Он шёл, не обращая внимания ни на шум толпы, ни на крики прохожих. Тут его окликнули. Оглянувшись, он увидел Михаила Глебовича Салтыкова. Филарет понял, что Салтыков тоже был на площади, слышал его речь-предостережение против Владислава и Сигизмунда.