Переговоры между двумя державами продолжались, но безуспешно. Тем временем умер король Баторий, не оставив наследников. В Москве об этом узнали с чувством облегчения. Многие давно поняли, что далёкий отказ Иоанна от польского престола был ошибкой. Ставший королём Баторий, в недавнем прошлом бедный трансильванский князёк, скоро повёл политику, враждебную Москве. Не ожидавший от него такой вражды и напористости Иван Грозный потерял в войне с ним прибалтийские берега и вынужден был заключить постыдный разорительный мир. После смерти Батория положение русского государства ещё более усугубилось бы. На польский престол претендовал шведский король, который мог бы объединить под одной короной Польшу и Швецию. Под боком у русской державы возник бы могущественный враждебный ей сосед.

Ситуация была не простая и для польской стороны. Кого избрать королём? Активнее других действовала партия коронного гетмана и канцлера Речи Посполитой Яна Замойского. Ярый противник Москвы, он хотел разом покончить с ненавистным соседом. Он видел один путь к этому — избрание королём Сигизмунда III. Наследник шведского престола, тот сумел бы объединить Швецию и Польшу и, двинув мощное войско, овладеть для начала Смоленском, Псковом и загородить Московскому государству дорогу в Белое море.

Этот расчёт был весьма сомнительным, и одним из первых, кто это понял, был пан Сапега. Он видел в надеждах Яна Замойского проявление одностороннего ума, непонимание сути религиозного движения в Европе. Как соединить под одной короной протестантскую Швецию и католическую Польшу? Не разумнее ли соединить Польшу с русским государством под короной для Фёдора?

В тот день Сапега ожидал прихода Щелкалова с молодым Романовым и был готов к разговору с ними. От этого разговора он ожидал многого. Покойный Никита Романович позаботился о том, чтобы его сыновья жили в дружбе с царевичем Фёдором. Молодой Романов, как говорили, умён и ловок, а царь Фёдор по-родственному привязан к нему. И Сапега надеялся воспользоваться этой привязанностью, чтобы через молодого Романова внушить царю, страдающему слабоумием, многие действия в пользу Польши. Щелкалов заверил его в успехе. Да вот беда: караульные могут не пустить. Правитель Годунов так страшится польского посла, что велел замазать в заборе щёлочки и поставить новые ворота, чтобы в Посольский двор и мышь не прошмыгнула. Ну да бывает и на старуху проруха... Бывший глава Посольского приказа — старый лис, всех людей знает, и новыми порядками его не остановить.

Услышав за дверью глуховатый протяжный голос Щелкалова, Сапега сел к окну спиной, чтобы лицо его оставалось в тени, а сам он мог наблюдать за гостями. На нём был сюртук из серого сукна, скроенный по фасону, им сочинённому, — что-то вроде более позднего вицмундира на пуговицах. Рука его опиралась на посох, с которым он никогда не расставался. Сам он пристально вглядывался в лицо молодого Романова, который стоял в дверях за Щелкаловым, и как бы старался вызнать заранее, что от него можно получить. Но ничего, кроме любопытства и некоторого стеснения, на этом красивом, полном молодой энергии лице не было. Щелкалов слегка подтолкнул его вперёд и сказал:

— Ясновельможный пан, прошу любить и жаловать. Это Фёдор Романов. Человек он великий и близкий к царю.

Фёдор остановил его:

— Ты много хвалишь меня, Андрей Петрович... Всё это грех и суета...

Но Сапега непререкаемо возразил ему:

— При твоём достоинстве ты заслуживаешь московского трона, и, зная это, тебе надобно остерегаться правителя Годунова.

Фёдор упрямо вскинул голову:

— Ясновельможный пан не дело говорит. Мы надеемся на милость Божию и государское счастье Фёдора Иоанновича. А мы все служим великому государю и радеем о нём.

— Что ж, слова достойные, — согласился Сапега. — Но будем откровенны. Царь Фёдор — ума не сильного, и не подобает ли ближайшему родичу помогать ему в делах государственных? Ныне просим царя русского принять корону польскую. Но у нас много недругов и в Польше, и у вас... Об этом речь. Было бы вам ведомо, самым большим противником избрания Фёдора королём соединённого государства является коронный гетман Ян Замойский. Он хотел бы избрать королём Сигизмунда, а с русским государством покончить одним военным ударом. Да из этого ничего, кроме пшика, не выйдет. Тут надо действовать постепенно.

Фёдор слушал, хмуря лоб и не понимая, к чему клонит Сапега. Поляки хотят отдать свою корону русскому царю? Что ж, мир и согласие — всем и нам! За чем же дело стало? Любят поляки длинные речи...

Но Фёдор ещё от покойного отца знал, что Литва способна на каверзы и коварные вымогательства. Не затеял ли Сапега каких-нибудь хитростей? Слава о нём не весьма добрая.

Между тем Сапега продолжал:

— Проезжая ныне Виленское братство, я нашёл в тамошнем монастыре богатую библиотеку. Я люблю загадывать на книгах. Беру в руки — Плутарх. Слыхал о таком?

— Плутарх есть в царской библиотеке.

— Читал?

Фёдор усмехнулся высокомерному тону Сапеги. Он знал, что иноземцы называют русских туземцами. Как бы в подтверждение этих мыслей Сапега сказал:

— Не хочу обидеть тебя, но польские именитые мужи полагают, что русские — это неотёсанные неучи. Ты, стало быть, составляешь исключение.

— Ясновельможный пан, однако, жил на Руси и считал себя русским. Или я ошибаюсь?

— Я давно исправил ошибку своего рождения, — криво улыбнулся Сапега.