— Мне чудно слышать это.

— Я слыхал о тебе, что запальчив бываешь. Оставим слова спорные да горячие... Вспомним лучше, что рассказывает многомудрый Плутарх. Вот что нашёл я на странице, открытой наугад. Представь себе, это был рассказ, как полководец Серторий воспитывал туземцев.

— Ты имеешь в виду тех испанцев, которые отличались горячностью и безрассудством?

— Именно их.

— Плутарх говорит о туземцах не в том унизительном смысле, как это делают ясновельможные паны, когда употребляют это слово.

— Экий ты настырный! Или забыл, какие уроки Серторий преподал туземцам, которые не умели быть послушными и во всём полагались только на силу? Он созвал туземцев на сходку и велел вывести двух лошадей. Одну — могучую и статную, с густым и красивым хвостом. Её вёл человек маленького роста и жалкий на вид. Второй конь был дряхлым, и вёл его человек огромного роста и сильный. По знаку богатырь схватил лошадь за хвост и начал тянуть, стараясь выдернуть его. А второй, немощный человек стал по волоску выдёргивать из пышного хвоста могучего коня. Богатырь вскоре отказался от своей затеи и отошёл в сторону, а слабый человек продолжал выщипывать хвост по волоску, и в недолгом времени лошадь осталась без хвоста. Для туземцев это было убедительно: одним махом ничего не добьёшься.

— «Спеши медленно». Это и ранее Плутарха было говорено великими мудрецами.

Сапега опустил подбородок на рукоятку трости и внимательно вгляделся в лицо Фёдора Романова.

— Разумно сказано, но не в полную меру. Серторий учил туземцев, как важно выбирать свой час.

— Лев Иванович, — обратился к нему молчавший до того Щелкалов, — не довольно ли будет мудрёных словес? Не пора ли к делу прибиваться?

— Именно это я и намерен делать, и ты, надеюсь, будешь доволен моими словами. Кое-кто думает, что Руси пора вырвать её старозаветный хвост и на это надобно бросить силушку великую. Так думают иные вельможи в Польше и находят поддержку здесь. Коронный гетман Ян Замойский собрал голоса в пользу короля Сигизмунда, чая от него соединения шведской и польской корон, чтобы двинуть на Русь сильное войско. Да так ли разумно это решение? Не лучше ли по примеру, преподанному Серторием, выщипывать «русский хвост» по волоску?

— Так-так, — подтвердил Щелкалов.

Видя, как дёрнулся Фёдор, он добавил:

— Лев Иванович разумеет таких вельмож, как Годунов. У него есть на это и свой порядок, и свои дипломатические обычаи.

— Да меня-то зачем позвали для таких речей? Я не дипломат, — возразил Фёдор, обеспокоенный неожиданным поворотом разговора.

— Здесь-то ты и нужен, — заметил Щелкалов.

— Сын Никиты Романовича достоин играть важную роль при московском дворе, — поддержал его Сапега.

Фёдор дипломатично промолчал. Внимательно наблюдавший за ним Сапега продолжал:

— Я думаю, меж нас двух мнений быть не может. Фёдор достоин престола польско-русского королевства.

— Лев Иванович, а ты не обмолвился часом? На первом месте надлежит быть короне русской. Царь-то русский.

— Нам о том ведомо, — усмехнулся Сапега. — Ясновельможные паны стоят на том, чтоб королевство именовалось польско-русским. И важным условием сего объединения должно быть принятие русским царём латинской веры.

— Сие невозможно! — не сдержался Фёдор. — Наш православный царь набожен и усерден в своей православной вере ещё с малолетства.

— Различие меж православным и католическим вероисповеданиями не столь существенно, как думают, — примирительно заметил Сапега. — Авось и придут в интересах сторон к взаимному согласию. Договорились же об отпуске польских пленных без выкупа.

— Доброе слово доброго человека может горы своротить, — вставил от себя Щелкалов, любивший подчеркнуть при случае, что польским пленным помог Фёдор Романов, замолвивший за них «доброе слово» перед царём-родичем.

— Зачем горы сворачивать? Вы лучше дайте нашим шляхтичам земельки, — пошутил Сапега.

— Или наш царь не изрёк своего милостивого слова? Многие угодные земли дарит он шляхтичам по Дону и Донцу, — возразил Фёдор.

— В таких далёких и пустых местах какая прибыль будет нашим шляхтичам? Они просят землю в Московском государстве, да в Смоленске, да в Северском краю! Оно и самому царю прибыль будет.

— Русский царь землёй не торгует! — отрезал Фёдор, которого давно смущал этот разговор.

Эти люди явно преувеличивали его возможности влиять на царя. Да и станет ли он хлопотать о том, чтобы отнять у русских людей землю в пользу иноземцев?

«Каков зверёныш вырос! — подумал Сапега, с явным подозрением приглядываясь к Фёдору Романову. — И не зверёныш, а зверь!» Обратившись к Щелкалову, он произнёс с притворно горестным видом:

— Ну что ж, Андрей Петрович, видно, справедлива русская поговорка: «Богатого с бедным не верстают».

Ему показалось, что Фёдор зол по тайной злобе к Годунову, который лишил Романовых после смерти их отца прежнего величия при дворе. Это соображение примиряло Сапегу с резкостью Фёдора. Как у всякого умного человека, у него не было в обычае прилаживать к себе чужой нрав. Он думал, как самому приладиться к чужому нраву. Фёдор будет нужен ему, значит, стоило и потрудиться.