– А я бы тогда в НКВД пошёл на работу. У меня дядька в кадрах НКВД работает. Если меня хотят под распыл пустить, так лучше я пойду в число тех, кто расстрелами заниматься будет.

– А если и тебя свои расстреляют за то, что ты своими расстрелами подвел под плинтус имидж страны?
– спросил я.

– Так что же тогда делать?
– взмолился парень.
– Страну разворовывает кучка кэгэбешников, дзюдоисты прикарманили все нефтяные и газовые трубы, министр обороны разворовал всю оборону, образование и науку уничтожили, попы стали главными комиссарами, конституцию читать опасно - могут арестовать за её чтение, одного человека положено только два раза избирать президентом, а он в третий раз избран, на выборы надежды никакой, с кем ни поговоришь, все говорят, что не голосовали за правящую партию, а она восемьдесят процентов голосов набирает. В стране царит аморальный интернационал. Кто же может порядок навести?

Что ему сказать? Думать надо. Есть человек, который всеми силами борется с коррупцией, готов возглавить государство и государство, то есть конкретные люди, его боятся как огня, пытаются правдами и неправдами посадить в тюрьму. Вот за кого голосовать надо. Неужели глаза людей ничего не видят? Рабская психология не позволяет свободно думать и решать так, как велит совесть, а не начальство.

Глава 38

Я вроде бы слегка задремал и жене пришлось тормошить меня, чтобы разбудить:

– Вставай, там снова бандиты пришли.

– Боже, что за жизнь, - пронеслось к меня в голове, - одни бандитские разборки, причём они со всех сторон, в форме и без формы, с оружием и без оружия, при должности и не при должности, то ли сидят в большом кабинете, то ли слоняются по рынкам и барахолкам, и все они хотят тебя уничтожить или поставить на колени, чтобы ты ползал у них в ногах и вымаливал себе прощение за то, что существуешь, и чтобы они позволили тебе дальше существовать. Я в своём доме и свой дом буду защищать с оружием, несмотря на то, что вся властная рать стоит на стороне бандитов, охраняя их своими законами от якобы превышенного предела обороны обыкновенного гражданина, защищающего свою жизнь и жизнь своих близких. Всё равно придёт и народная власть, которая всех преступников поставит в положение преступников и разрешит гражданам защищаться от любого произвола.

Я снова достал спрятанный маузер чекиста Гудымы, проверил патроны, загнал один патрон в ствол и поставил курок на предохранитель. Маузер спрятал на поясе на спине и пошёл спрашивать, кто там и чего им нужно.

Подойдя к воротам, я посмотрел в щель и увидел только черный внедорожник, стоящий около въездных ворот. Милицейского сопровождения я не обнаружил.

– Кто там?
– крикнул я, не открывая калитки и встав за столб-опору, чтобы не получить пулю на голос.

– Товарищ Гудыма приехал к вам, - сказал довольно звонкий голос, принадлежавший человеку, умеющему голосом командовать людьми.

– Какой ещё Гудыма?
– крикнул я.

– Ваш личный друг товарищ Гудыма, - ответил голос.

– А где он?
– спросил я.
– Я его у упор не вижу.

– Да вы не бойтесь, - сказал голос, - он сидит в машине, возраст у него не тот, чтобы козликом прыгать. Откройте ворота мы заедем.

– А чем этот ваш Гудыма занимается?
– не унимался я.

– Как вам сказать, - ответил молодой человек, - он на своей территории строго соблюдал старые и новые законы.

– Авторитетом был?
– спросил я.

– Почему был, - сказал голос, - он и сейчас в авторитете, а сюда мы приехали по его приказу, потому что он говорит, что здесь живет его лучший друг.

Сомнений уже не было. Это Гудыма. Чекист. Жив. Сколько же ему лет? Ладно, потом посчитаем.

– Хорошо, я открываю ворота, - крикнул я и стал открывать ворота, да только давненько их никто не открывал и поэтому я попросил приехавших помочь мне. Втроём мы открыли ворота и водитель въехал на большой машине во двор.

Заглянув в машину, я увидел глубокого старичка, в котором опознал чекиста Гудыму.

– Гудыма, ты ли это, друг мой?
– воскликнул я и протянул руки к нему.

– Я это, я, - сказал старик и протянул ко мне руки.

Два охранника помогли старику выйти из машины и мы обнялись.

– Сколько же мы не виделись?
– сокрушенно сказал Гудыма.

– Да, почитай что два дня, - сказал я.

– Два дня!
– воскликнул старик.
– А у меня прошло целых двадцать лет, - и он заплакал

У сильно пожилых людей обостряется сентиментальность и всё происходящее воспринимается ими как последнее, что они видят в жизни, как бы прощаясь со всем, что окружает их.

– Заходи в дом, товарищ Гудыма, - сказал я и подхватил его под руку, помогая взойти на крыльцо.

Мои женщины с тревогой ожидали известий от меня о результатах переговоров с бандитами.

Мы вошли в гостиную комнату и вдруг Клара Никаноровна всплеснула руками и чуть ли не закричала:

– Дядя Гудыма, это вы?

– Кларочка, деточка моя, - сказал Гудыма и снова заплакал.

Охранник вместе с моей женой притащили второе кресло, и мы усадили стариков друг против друга. Они оба плакали, увидев свою молодость и вспомнив, вероятно, что-то, что знали только они одни.