— Не реви. Он сдох.

— Он не сдох. Он не может сдохнуть от честной стали. Папа всегда так говорит. Рана затянется, а он встанет и сожрет нас.

О как! Янис-Эль на всякий случай отодвинулась чуть дальше, а потом пнула кадехо сапогом в бок. Но тот выглядел однозначно дохлым, и было совсем непохоже, что тварь сможет восстать из мертвых… Дела… Неужели магия драконова меча? Янис-Эль тяжело вздохнула. Как же все эти колдовские заморочки уже задолбали!

— Значит, у меня сталь особая, потому как этот — совершенно точно помер. Смотри сам.

Альф посмотрел и даже икать от страха начал. Прислонив меч на время к стене, Янис-Эль вновь подхватила мальчика на руки. А после, вооружившись, двинулась к выходу. Надо будет позднее выбить кадехо клык и подарить его Альфу. На память. И как лекарство от страха, и как напоминание о том, что и самые кошмарные ужасы — конечны и даже смертны.

Ситуация во внутреннем дворе изменилась. На залитом кровью пространстве, где еще полчаса назад кипел бой, лежало несколько окровавленных тел, но солдатам удалось отжать кадехо к той самой калитке, в которую твари и ворвались. Интересно, какая скотина была так тупа и ленива, что не потрудилась ее как следует запереть? Янис-Эль вздохнула. Хозяйство дора Несланда явно нуждалось в крепкой руке. И столь же очевидно было, что сам пресветлый дор стать этой самой «крепкой рукой» по каким-то причинам не сумел…

Добравшись до входа в дом, она сдала все еще плачущего Альфа на руки перепуганной Ханне. Та обнаружилась в комнате Луты. Девочка, увидев в дверях Янис-Эль, заорала благим матом. Да и Ханна поначалу разинула рот и немом ужасе. Вручив ей Альфа, Янис-Эль отправилась обратно, во двор. Встреченная ей в коридоре служанка тоже убежала с визгом. Озабоченная совсем другим, Янис-Эль ничего не поняла. И только зеркало, мимо которого она ковыляла на выход, показало ей правду — из серебристого стекла на нее смотрел… монстр. Залитое кровью кадехо перекошенное лицо, некогда блондинистые волосы, теперь слипшиеся острыми кроваво-черными колючками, и кажущиеся на этом фоне совсем светлыми огромные нечеловеческие глаза…

Увидев такое, Янис-Эль и сама бы заорала, как Лута или служанка, но от себя, как известно, не убежишь. Может, не умываться и такой вот явиться в спальню к супругу на церемонию торжественного открытия первой брачной ночи? Ухмыльнувшись себе в зеркале, Янис-Эль развернулась и поспешила обратно во двор. Но, как оказалось, у калитки ее помощь была не нужна. Солдаты уже заперли засов и теперь стояли рядом, опустив оружие и приходя в себя.

Капитана Фьорнфельта среди них Янис-Эль не увидела и нахмурилась. Неужели убит? Убрав меч в ножны, она двинулась в центр двора, туда, где лежали тела. Пятеро. Слишком большая плата за чью-то забывчивость или преступное раздолбайство. Какими бы умными, коварными или магически подкованными ни были кадехо, замки на дверях они отпирать сами вряд ли умели. А значит, кто-то это сделал за них. Кто, скорее всего, уже не выяснишь. А вот ситуацию с дисциплиной в гарнизоне в целом следовало изменить раз и навсегда.

Она уже почти добралась до первого тела, намереваясь убедиться в том, что человек действительно мертв, а не ранен, когда из распахнутых дверей сарая с саримами вновь раздались крики.

— Да чтоб вам пусто было! — заорала Янис-Эль и побежала туда.

Гадское платье, тяжелое от пропитавшей его крови кадехо, путалось в ногах и шлепало по голенищам сапог. Янис-Эль подхватила его за подол, будто кокетливая горничная в костюмном фильме, и прибавила шагу. Сзади топали солдаты, тоже услышавшие шум. Но они еще были на полпути, когда Янис-Эль уже влетела в широкий проем ворот, приспособленный для того, чтобы в них мог проехать всадник на сариме. Открывшаяся ей картина могла бы показаться забавной, если бы это было кино, а не жизнь. Пресветлый дор Халльрод и фьорнис Титус-Тит заперлись в свободном деннике, где и сидели, пуча глаза и разевая рты. А вот свежеиспеченный муженек Янис-Эль замер в проходе, выставив перед собой меч. Прямо напротив него, рыча и хлопая себя по бокам длинным тяжелым хвостом, стоял кадехо.

На мгновение Янис-Эль показалась исключительно перспективной мысль позволить твари сожрать «дорогого супруга». Был муж и не стало! Прекрасное решение всех проблем! Но это было как-то… нечестно и неправильно. Янис-Эль вздохнула и вновь вытащила меч дора Тарона из коротких магических ножен.

— Собачка, иди сюда! — позвала она и присвистнула.

Несланд, напряженный как струна, заметно вздрогнул, словно выходя из транса. Кадехо лениво повернул голову.

— Иди. Я, ей-богу, вкуснее, чем этот придурок, — продолжила Янис-Эль и поманила тварь пальцем.

Кадехо хлестнул себя по бокам хвостом и отвернулся, вновь уставившись на дора Несланда. Янис-Эль осмотрелась. Рядом с денником валялась старая подкова. Подняв, она запустила ее в сторону зверя. Не попала, но еще раз на время оттянула его внимание на себя.

— Не стойте столбом, пресветлый дор! Быстро в денник и запритесь!

— Нет. Мой сын…

И в этот момент зверь прыгнул. Несланд рухнул навзничь и, выпустив уже бесполезный меч, обеими руками ухватил кадехо за горло, пытаясь удержать на расстоянии от себя его кошмарную пасть. Не медля больше ни секунды, Янис-Эль подскочила к твари и с размаху погрузила свой сегодня уже исправно послуживший меч ей в левый бок между ребрами. Кадехо взвыл коротко, дернулся и сдох. Но Янис-Эль на всякий случай, выдернув меч из его тела, проткнула зверя еще пару раз, а после пнула его сапогом, сталкивая с распростертого на полу Эйсона Несланда. Тот смотрел ошеломленно. И глаза его опять стали не сосредоточенными и злыми глазами воина в момент боя, а наивными голубыми л'yпалками. Янис-Эль сплюнула в сердцах, сунула по-прежнему совершенно чистый меч в ножны и пошла прочь. Что сын, то и отец — те же «сто рублев убытку». А туда же — глава Дома!

Теперь следовало позаботиться об убитых и раненых. Приказать отмыть брусчатку двора и учинить расследование по факту допущенного разгильдяйства. Она же теперь тут, блин, хозяйка? Жена пресветлого дора Несланда, чтоб ему, не так ли? Да, жена, которая не имеет права даже присесть в присутствии мужчин, но Янис-Эль была уверена — такая мелочь казнить и миловать ей сейчас никак не помешает.

Она разрезала собравшуюся в воротах толпу из солдат и прислуги, как горячий нож масло, а после обернулась и скомандовала — негромко, но так, что ее услышал каждый.