— Хумкай, хорго, хунде! — забавно кривя рот, кричит эвенкийские танцевальные выкрики Дюдувул.

Аярик в черном спортивном трико и белых «городских» туфлях. Ломкая стрелка. Молния. Огонь в глазах. Не по земле стучат каблучки белых туфель — по сердцу Андрея.

Аярик зовет в круг — улыбкой, взмахом рук. Но Андрей сидит — размяк, словно рыба на солнце, недвижимый. Оцепенел. Сладкая тоска, боль и робость. «Аде, аки, омоко!» — эвенкийско-венгерский чардаш.

А Чохтоо опять о войне. Были люди хунну. Не хотели работать. Воры. Хотели обманывать, отнимать, грабить. Бумагой и спиртом отнимать не умели, отнимали прямо — дубиной и топором. Саранчой шли, тучей. Вой, дым и пыль. Эвенки отодвинулись в глубь тайги, в сторону Ночного моря. Унесло хунну. Пришли ниоткуда и ушли в никуда. Только искры остались. Размело по земле искры. Сейчас они мелькают в глазах людей. Искры вражды, жадности, зависти. Свирк — и нету. Свирк-свирк! Мелькающий стоп — огонь самолета. Пересилят, разгорятся искры в огонь — будет атомная война. Люди одичают после того и обрастут шерстью. Будут ходить в лесу одни только звери.

Огонь костра качает танцоров. Тени качает. Ночь блестит в круглых глазах оленей.

— Хунну-хунта! Хунну-хунта! — изобретает новые танцевальные выкрики Дюдувул.

Силы исходят. Дюдувул и Шилборок падают на траву. Чэкэрэк и Аярик убежали в кусты. Смеются, хихикают. В спину Андрея летят из темноты пихтовые шишки. Девичьи игры.

Андрей не знает, что делать: обидеться на эти смешки или вскочить, догнать Аярик, осыпать лицо дикими поцелуями? Догнать и схватить невесту — бывает такой обычай…

Спят на стойбище. Все спят. Только Андрей остался сидеть у костра на медвежьей шкуре. В палатку нельзя. Там — Аярик. Магнитное поле. Дрожь осиновых листьев.

Олени фыркают, трясут ушами. Звенит бурбулен, окликая звезды. Белый пепел на углях. Струйки дыма как бы сплетают в замысловатое кружево слова и думы Чохтоо, который сидел на той стороне костра. Старик опять спрашивал про отца. Среди молодых певцов у отца кличка: Сипатый. «Водку-спирт пьет? Но-о! Почему старости-то боится?» Бывают такие люди: боятся своей старости и чужой молодости. Пинают молодых. А может, на крепость пробуют? У дикарей было испытание для молодых воинов: ставили босыми ногами на раскаленные угли. Андрей обжегся, не выдержал испытания. У него свое: Кодар! Висит над головой — огромный и темный. Давит. Где-то далеко наверху ледяные поля Сыгыкты — застывший страх.

Ночь и дым. И рассвет — дым. Туман в отрогах. Андрей несет к речке бочонок замачивать. Приволок из лесу на дрова две огромные сушины, а теперь налаживает бочки. Бочки у Дюдувула рассохлись. Клепки рассыпались. Олень с бельмом на глазу сопит, тычется мордой в плечо Андрея — соли просит. Олень Чохоты — одноглазый. Смирный олень. Дюдувул стоит босиком возле палатки, чешет спросонья грудь. Андрей манит его ладонью: пойдем рыбачить! Уйти, пока спит Аярик.

Речка петляет в камнях, крутит прозрачные струи в ямах. Ямурит. Андрей налаживает удочку себе и Дюдувулу. Паутов еще нет — рано. Андрей цепляет на крючок рыжего древесного муравья, забрасывает на воду. Всплеск, удар! Дюдувул хохочет, радуясь первой рыбине. Все просто! Рыб в яме — стадо оленье. Кажется, сунь руку — пальцы откусят. Роса блестит на траве. Радуга в каплях росы, цветной огонь.

Андрей инструктирует Дюдувула, уходит. Ловит на другой яме. Рыбу он сегодня складывает в переметную суму из сыромятной кожи. Сзади кто-то кустами шуршит, травой. Олень Чохоты идет? Оглянулся — двое: Аярик с сестрой. Хоть на ту сторону речки прыгай.

— Бувки! — смеется круглолицая Чэкэрэк, закрывая ладошкой рот.

— Так мама сказала, когда увидела тебя возле палатки в торанг, — говорит Аярик и тоже смеется, — но ты не бувки. Ты — солнышко. Ты — рыжее солнышко.

Андрей нагибается к суме — положить рыбу. Аярик рядом. Гладит рукой волосы: рыжее солнышко, делыча!

— Ты меня любишь, — тихо говорит Аярик, — я видела. В твоих глазах видела. Люби меня, не бойся!

На Аярик шелковый зеленый халат, медные пуговицы-бубенчики. Волосы пахнут ягелем. Речка вызванивает голосом Аярик невероятные слова-ласки? Сон!

Дюдувул щурит глаза. Подошел и сел на камень, стругает деревяшку. Удочку Дюдувул бросил. Пауты гудят. Муравьев ловить неохота, а паутов Дюдувул брезгует. Ладная парочка — Андрей и Аярик. Удалый парень… «Хунта», — думал всякую чепуху Дюдувул. Теперь самому смешно. Хунта не умеет работать — еду и всякое добро обманом к себе гребет. Рыжий — удалый мужик. Работящий. Сразу видно. Две тяжелые сушины принес на табор. Утром по железному обручу стучал топором — колхозные бочки налаживал. Аярик гладит рукой рыжие волосы. «Палатку поставлю, — радуется Дюдувул, — палатку Андрею с Аярик. Чохтоо сказал: мальчик будет!» В природе все просто. Дюдувул — сын природы — ставит палатку Андрею с Аярик.

— Твоя палатка, — смеется Чохтоо сквозь табачный дым, — и Аярик твоя.

На ночь Андрей опять остается возле костра. Но теперь не один — рядом с Аярик. Девичьи волосы черной рекой стекают на плечи, мерцают глаза. Может, она в нетерпении ждет, когда он возьмет ее на руки и внесет в брезентовый дом. Мягкое заячье одеяло, оленьи шкуры, полог от комаров…

Звезда над Кодаром. Ее чистый блеск говорит о чести. Не всякому дано понимать звезду. И внутренний смысл свечения алой саранки не каждому живому существу дано разгадать. Для оленя, к примеру, красная саранка потому и красива, что ее можно вместе с травой растереть на зубах и ощутить вкус сладкого сока.

Войти в палатку с Аярик на руках под глазом звезды— поставить себя на положение вора, обмануть. Ведь он не мужчина! Не с физической стороны, конечно. Тут все на месте. Но со стороны духовной — он нищий. Оскорблен и осмеян. Унижен три года назад через свою боязнь. Крутится вокруг костра, переплетаясь с дымом, нечто похожее на беззвучную музыку. Разговор без слов. Очень тонкий и сложный разговор, понятный ей и ему. Взявшись за руки, уходят они к ночной реке. Олень Чохоты звенит колокольчиком.