Спросонья Егору показалось вначале, что друзья- приятели оба приехали. Но возле машины с пыльным брезентовым верхом никого не было, кроме шофера.

— Ха, Миша! Мишу Куликова теперь голой рукой не взять. Миша теперь в столице, в Москве. В аспирант туре учится — будущий академик! Книжку стихов выпустил.

— Ну, а ты сам-то как? Читал я твои фельетоны, читал! Все эти годы следил за газетками. Увижу «Г. Фокин» — так я прямо вместо конфеты твои рассказики сглатывал!

Гость порылся в портфеле и протянул Егору подарки: нарядную рубаху в красно-желтую клеточку и тоненькую книжечку. На книжке был нарисован дикий растрепанный парень, ломающий деревце, а вверху стояло: «Георгий Фокин. Скрипы и типы».

— Так сказать, завершающий итог трудов, полное собрание сочинений бывшего фельетониста.

— Силен, силен! — восхищался Егор и от восторга пропускал мимо ушей слова гостя. — Умно пишешь, ловко. Помню, фельетон «У самовара я и моя Маша». Зло было написано, смешно. Это про девицу-любовницу, которая начала отравлять жизнь конторских. В самую точку било! На таком человеке, который кралю ради утех у себя на работе заводит, можно смело поставить крест. Вот хотя бы нашего Чуркина взять — кругом колхозы богатеют, а у нас лентяй на лентяе… Кстати, я тебе письмо писал — про дела-то наши… Неужели не получил?

Гоша Фокин ничего не ответил. Егор немного смутился: что-то он заболтался, а ведь соловья баснями не кормят! Застукал деревяшкой по доскам парома, извлек из потайного места весла и длинный шест.

— Я сейчас за свеженькой рыбкой сплаваю, — Егор специально ставил на Тихой протоке сетешку. — Посидим, уху заварим. А может, сразу домой, ко мне? У меня дома харюзок есть копченый, соленья, а?

— Успеем, Бомбардир, куда спешить? Все в наших руках, как сказал заяц, попав волку в зубы. Но сегодня я хочу провести ночь возле костра, наглотаться дыму и кислорода.

Плыть с Егором Гоша не захотел: после истории с плотом его как-то не прельщали разные мероприятия на воде.

Егор Бодров с силой отпихнулся шестом и направил лодку на самый стрежень. Неслась Дыкырингра, крутила и ворочала струи, тая в себе немалую силушку.

Рыбы в сети немного: налим, несколько чебаков, два таймешонка. На уху есть, а куда больше? В осоке возились ондатры, облетал цвет черемухи — качались мелкие белые пуговки на воде. От запаха черемухи горчило в горле.

На той стороне кто-то визжал и хихикал. Егор глянул сквозь тальники: девица выскочила к воде из кустов, за ней бежал розовый и брюхатый Чуркин. В прыткой девице Егор узнал продавщицу из соседней деревни. Кура-Мура — такое прозвище было у этой девицы.

— Совсем обнаглел, — сказал сам себе Егор, но злости и раздражения на этот раз почему-то не было.

Врежут ему теперь по горбушке фельетоном-дубинушкой, допрыгался! На пароме сидит сам Гоша Фокин, он-то теперь ухватит Чуркина за мягкое место! Гоше Фокину, видать, не о чем было писать, изголодался Гоша — давненько Егор не видел в газете его фельетонов.

Возле парома ждал Егора лесхозовский грузовик. Пришлось переправлять. Гости взялись чистить рыбу, развели костерок.

Паром кренило набок, площадку покачивало. Шофер- лесхозник с испугу чертыхался, подкладывал обрезки плах под колеса машины. Ругался:

— Проходимцы вы, проходимцы! Все село ваше. Все вкривь и вкось, не как у людей. На заправке — грязь, скот бродит в потраве на поле. И паром — убийство, Ноев ковчег!

Горластый лесхозник ужасал Егора: не слышит ли Гоша Фокин? Хотя — зачем же? — пусть слышит; он, Егор, о том же ему писал. Теперь сам все видит и слышит — пусть крепче пройдется по Чуркину в газетке-то!

Но Гоша, казалось, с головой ушел в наслаждение водой и солнышком. Черпал ладошками воду и шлепал себя по груди, плечам, шее. С опаской послушного ребенка он присел на корточки у самого бережка — пенным кипением река, очевидно, напоминала Гоше о своей грозной силе.

На том берегу лесхозник долго не мог загнать машину с парома на помост: что-то трещало под колесами, грохало.

— Да растуды т-твою в канитель! — выругался Егор. — Вот оно каждый день так! А Чуркин, ботало, вон он, напротив Тихой сейчас с девкой в догоняшки играет. Тебе, газетчику, полезно туда спуститься, глянуть на его рожу.

— В жизни всякое бывает, — сказал Гоша, — вот почему она интересна и притягательна!

Вил над костром причудливые узоры дым. К горькому запаху черемухи подмешивалась тревожная горечь дыма. Булькала и вкусно парила уха, огонь облизывал черные глянцевитые бока котла. Егор вынес из будки хлеб и посуду, но с того берега закричали — возчик молока вызывал паром.

Шофер Гоши Фокина, Ваня, помог оттолкнуть от берега утлую махину — завизжал вороток, истертый канатом. Дыкырингра навалилась на щеки барок и понесла.

И опять — шум и ругань. Телега молоковоза неловко слетела с помоста на кособокий паром. Загрохотали по доскам настила бидоны с молоком. С одного сбило крышку, и молоко вылилось в реку.

К концу дня Егор заметно устал — деревянную ногу он волочил с трудом. Гоша Фокин распечатал бутылку коньяка. Густой красно-зеленый сумрак натек в долину. Понесло с реки холодком, у костра сделалось светло и уютно.