Прошло пять дней, уже все в классе знали, что в субботу собираемся у меня на квартире. Слух, конечно, достиг и ушей учителей, и Андрея Владимировича в том числе.

– Самойлова, задержитесь, пожалуйста, - остановил он меня после урока, когда я была уже у дверей класса.

Иринка тоже притормозила в коридоре, но я махнула ей рукой и обернулась к учителю.

– Прикрой дверь, - сказал он, не отрывая взгляда от тетрадей на его столе.

У меня мурашки пошли по спине от его голоса, и теперь в этом были виноваты вовсе не подростковые гормоны, а лед, прозвучавший в голосе мужчины. Я, затаив дыхание, подошла к учительскому столу.

– Это правда, что говорят? – спросил он, поднимая на меня взгляд.

– А что говорят, - не поняла я сначала, даже подумала, не успела ли Селезнева пустить какую-нибудь грязную сплетню, а то Ксюша как–то опасно притихла в последнее время.

– О том, что у тебя намечается вечеринка в субботу, - голос опекуна стал еще строже.

Я сглотнула, голос разума подсказывал, что ничем хорошим разговор не закончится.

«Хотя сама виновата, надо было с ним поговорить до того, как Иринка разовьет такую бурную деятельность. Теперь выкручивайся, как хочешь», - фыркнуло подсознание.

– Я хотела сказать, - начала я.

– И что же тебе помешало? – он сложил руки на груди.

«Моя собственная трусость», - ответила я мысленно.

– Не знаю, - пожала я плечами.

– Вот и я не знаю, разрешать ли тебе проводить эту вечеринку? Наверное, нет.

Я чуть не задохнулась от возмущения: «Он не позволит отпраздновать мне день рождения?»

– Простите, я хотела рассказать, спросить разрешения, но не смогла, - пыталась оправдаться я. – Вы не можете запретить мне отпраздновать день рождения. Это несправедливо.

– Почему же? – хмыкнул он. – Может, это укрепит твою память, и в следующий раз ты не забудешь рассказать мне о чем–либо таком. Я твой опекун и отвечаю за тебя, но почему-то в школе о вечеринке знают все, кроме меня.

Ладони стиснулись в кулаки. Я опустила голову, на глаза навернулись слезы: «Он не может так поступить!»

– Это несправедливо! – повторила я уже громче.

– А что справедливо? Думаешь, если ты осталась без родителей, то можешь делать все, что вздумается? Прятать беглянок полмесяца от всех, закатывать вечеринки… Думаешь, я все позволю? – голос Андрея Владимировича тоже стал громче.

Упоминание о родителях было словно удар под дых. Я резко подняла на учителя взгляд. Наши глаза встретились: в его горело уже не просто недовольство, а гнев, но я не собиралась отступать.

– Это мой день рождения и я отмечу его как захочу и с кем захочу! – почти кричала я. – Вы не можете мне запретить, вы мне никто! Хотите, сдайте меня обратно в детдом, не надейтесь, не заплачу и назад не попрошусь. Мои родители вернутся! Слышите?! Вернутся! – последнее я уже прокричала и, вытирая слезы, выбежала из кабинета.

– Что случилось? – догнав меня, спросила Иринка.

– Ничего, – пытаясь справиться с всхлипами, ответила я. – Как же я его ненавижу, - добавила я тише.

– Кого? – не сразу поняла подруга, - Андрея Владимировича? Что он сделал? – она остановила меня и развернув к себе, заглянула в глаза.

– Ничего, - буркнула я.

Расстраивать Иринку тем, что опекун запретил проводить вечеринку, не хотелось. Да я и не собиралась ничего отменять, ему назло. Пусть хоть службу опеки вызывает, мне плевать.

Выскочив на школьный двор, я столкнулась с Ромкой.

– Ты что тут делаешь? – вместо приветствия спросила я.

– Тебя жду, - буркнул он. – А ты что, плакала?

Я опустила голову, пряча распухший нос и красные глаза.

– Кто тебя обидел? Я ему сейчас! – завелся он.

– Остынь! – бросила я парню. Тоже мне, защитник нашелся.
– Лучше поедем куда–нибудь.

– Куда? – сразу же переключился Ромка.