— А признаки...

Между нами повисает мертвая тишина.

— Изнасилования? — спрашивает он.

Скрестив руки, я киваю.

— Есть признаки, указывающие на то, что недавно она занималась грубым сексом, но никаких следов спермы. Изнасилование сложнее определить, если пациент ведёт активную половую жизнь. У вас двоих был...

Вспомнив о прошлом вечере и о том, насколько я был груб, когда трахал её в своём кабинете, я снова киваю.

— Тогда будем надеяться, что худшего не произошло, — говорит Алистер с абсолютной уверенностью в голосе.

Я с облегчением выдыхаю, когда он выходит из комнаты и поворачивается, чтобы в последний раз взглянуть на спящую в кровати Эмбер.

— Ты хочешь сказать, что он тебя изнасиловал?

— Я думала, ты знаешь! — паника в её глазах подтверждает то, о чем я даже не смел предположить, чему не хотел верить, хотя не исключал такой возможности. — Я думала...

— Я не знал, — от резкого подъема с кровати мою спину пронзает нестерпимый жар. Я завожу руки за голову, а затем сдвигаю их на затылок. — Господи Боже!

Я поступил с этим сукиным сыном слишком мягко. Он умер легко и без боли. Тогда как я должен был содрать кожу с его костей.

Я хватаюсь за прикроватный столик и швыряю его в другой конец комнаты, посылая точно в стену.

Я поворачиваюсь и практически реву во всю глотку:

— Почему, чёрт возьми, ты не сказала мне, прежде чем я его убил?

Но по её лицу бежит ещё больше слез.

— Чёрт!

Это я во всем виноват. Я вижу, как она сломлена, и понимаю, что не Уорнер её сломал. Это сделал я. Она убежала, потому что я ей не доверял. Её подстрелили, изнасиловали и чуть не убили. Никто не виноват, ни одна гребаная душа, кроме меня самого. Я был обязан её защищать, а в результате подвел во всех смыслах этого слова.

Часть меня хочет подойти к ней. Сказать, что я не виню её, что она ни в чем не виновата, что это ничего не меняет. Я по-прежнему её люблю. Другая половина хочет разнести эту комнату и всю эту гребаную больницу в щепки.

Когда она закрывает лицо руками, я устремляюсь к ней. Притягиваю её к своей груди и позволяю выплакаться на моей футболке. Я целую её в макушку и шепчу:

— Это не твоя вина, детка, а моя. Ты не сделала ничего такого, чтобы заслужить это. Для меня ничего не изменилось. Я по-прежнему люблю тебя. Ты меня слышишь, Куколка? Я люблю тебя. Мы справимся с этим.

Я забираюсь к ней в постель и держу её в своих объятиях, пока она не засыпает. Но минута за минутой угрызения совести гложат меня изнутри, разрастаясь и множась.

Прежде чем уйти, я убираю волосы с её лица и целую напоследок в висок.

ЭМБЕР

Я резко просыпаюсь от испуга, когда под моей рукой что-то шевелится, а ещё что-то опускается поверх неё. Затаив дыхание, я открываю глаза и вижу возле своей кровати Мава. От него пахнет спиртным.

Я понимаю, что его рука лежит под моей, а его лоб прижал к тыльной стороне руки, и он стоит на коленях рядом с кроватью.

— Мав?

— Куколка. Что мне сделать?

— Что ты имеешь в виду?

Воспользовавшись кнопкой, я настраиваю кровать, чтобы сесть, поскольку пока ещё не могу сидеть самостоятельно.

— Как мне это исправить? Что сделать, чёрт возьми, чтобы это исправить? — нечленораздельно спрашивает он с едва заметным акцентом.

Я долго обдумываю его вопрос. Есть ли какой-то способ всё исправить? Мы не можем стереть то, что произошло. Не можем повернуть время вспять. Уорнер мёртв. Но воспоминания, наверно, никуда не денутся. Хотя со временем, надеюсь, кошмары пройдут.

— Я не думаю, что ты сможешь это исправить. Никто не сможет. Но, возможно, в один прекрасный день это не будет причинять такую боль, как сейчас.

Мав сжимает одеяло в кулаке.

— Ты говоришь, что не винишь меня, но как такое возможно? Я виноват. Я знал тебя как никто другой и не должен был в тебе сомневаться.

Я опускаю свободную руку ему на затылок, хотя этим движением сдвигаю повязку на животе. Его жёсткие волосы щекочут мне ладонь.

— Я могла бы попытаться объясниться. Но я этого не сделала, Мав.