— Этот новый пирожок проблема для тебя? Головная боль? Я знаю, что та сука, которая заложила Эджа Дэвису, была рыжей, верно? Дана?

В моей груди образуется небольшая трещина, и жгучая боль проникает в самое сердце. Единственное, что я могу сделать, это сдержанно кивнуть.

Кроме того, проблема не только в цвете ее волос. Это вид отчаяния, сочащийся из каждой поры. Это смятение в ее глазах. Тот факт, что я ничего не чувствовал к женщинам, ошивающимся возле клуба и проходящих мимо меня на улице, а потом вдруг бац, словно я был поражен стрелой гребаного Купидона и не могу, черт возьми, здраво мыслить. Я вижу только ее. Мое тело хочет только ее. На этот раз все так, будто я был мертв в течение пяти сраных лет и только сейчас по-настоящему вздохнул полной грудью. Моя кровь несется по венам, течет как река и пробуждает сердце, которое, как я думал до сегодняшнего дня, почернело и иссохло.

Дозеру этого не понять. Что тут скажешь? В чем-то все это похоже на те чувства, что я испытывал к Дане. Только по какой-то причине они кажутся более интенсивными. В десять раз интенсивнее.

Дана нуждалась во мне. Она нуждалась в том, кто помог бы ей сложить разбитые кусочки воедино. Стал бы клеем, который не позволил бы ей рассыпаться на части. Мне нравилось быть этим клеем. Это давало мне цель, когда я изо всех сил пытался найти свое предназначение в жизни. Я считал, что этой целью было любить ее. Заботиться о ней. Жениться на ней и завести семью. Но, Боже, я никогда еще так не ошибался.

Куколка не могла быть настолько сломлена, но подозреваю, что она могла обжечься, доверившись кому-то. У нее есть шрамы, видимые и невидимые. Шрамы, которые заставляют ее держаться настороженно, осмотрительно и недоверчиво. Ей было некомфортно говорить о своей семье. Или ее парне… бывшем парне. Я бы, наверное, узнал почему, если бы не увяз по уши в своем собственном дерьме.

— Хочешь, я позабочусь о ней? — спрашивает Таз.

Если кто-то позаботится о ней… Меня захлестывает раздражение, пока я не врубаюсь в смысл сказанного им.

Грозно на него взглянув, я вижу, что он наблюдает за моей реакцией.

— Отправлю ее паковать чемоданы, — уточняет он, как будто подозревает, о чем я думаю.

Если я соглашусь, он припугнет ее, пока от нее не останется ничего, кроме воспоминания. На что я, по всей видимости, не в силах решиться.

Мне нужно дать положительный ответ, но в то же время… от идеи натравить на нее Таза, клубного головореза, мне становится не по себе.

Я вытаскиваю пачку сигарет из кармана, беру одну и закуриваю. Затянувшись и выпустив струю дыма, я говорю:

— Я дал Дозеру слово, что не выгоню ее. Она здесь, по крайней мере, до вечеринки.

Я уверен, что он озадачен тем, чтобы найти выход из положения, потому что он лезет в карман и достает зубочистку. Он смотрит на землю, пока отрывает обертку.

— Но если она уходит сама…

Он поднимает на меня взгляд, и по его лицу расплывается злобная усмешка.

Да… пора принимать решение.

Сделав затяжку, я спрашиваю:

— Что у тебя на уме?

Он пожимает плечами.

— Просто сделаю то, что всегда. Она — проблема, которая тебе сейчас не нужна, правильно? Тогда считай, что я с ней уже разобрался.

У меня из легких вышибает весь воздух, как будто мне нанесли удар под дых. Я борюсь с инстинктом отозвать его. Но слова сами слетают с моих губ.

— Только… не прикасайся к ней.

Он смотрит на меня, прищурив глаза.

— Я бы спросил почему, но не думаю, что хочу знать ответ. Не прикасаться к ней. Нет так нет.

— Хорошо.

— Сделаю то, что у меня получается лучше всего.

Вынесет ей мозг.

Мое молчаливое согласие — единственный ответ. Это мое разрешение делать все необходимое, чтобы вышвырнуть Куколку… Тыковку… отсюда.

Я игнорирую тяжесть, которую ощущаю в своей груди. Сделав еще пару затяжек, я выбрасываю окурок на землю.

Так будет лучше.

Ради моего душевного спокойствия. Ради клуба.

Так почему же у меня такое чувство, что это ошибка, которую я не могу себе позволить совершить?

Я смотрю в лицо Тазу.

— Сделай это незаметно. Дозер чрезмерно ее опекает. Гус и Лил тоже.

На его губах снова вспыхивает улыбка.

— Я когда-нибудь был пойман на учинении беспорядка?

Я фыркаю, что звучит почти как смех. Почти непринужденно.

— Слишком много раз, чтобы вести подсчет.

Таз — такой парень, который обладает навыками, позволяющими ему входить и выходить незамеченным. Но он не использует их. Он любит оставлять следы на своем пути. Он за весьма короткое время создал себе репутацию. Вот почему я начал называть его Тазом. Не только потому, что он чертовски быстрый и устрашающий, но и потому, что это прозвище ему подходит, он оставляет после себя следы разрушения со своими инициалами на них.