Шрифт:
Во время пасхальных каникул я спросил у Гофмейстера: «Я хотел бы изучать ботанику и зоологию. С чего я должен начать в первую очередь?» «Запишитесь на мой практикум, летний семестр для этого хорошо подходит». Этот выбор стал для меня правильным: я получил возможность работать непосредственно с человеком, которым я восхищался, изучая предмет, приводивший меня в состояние восторга. Тем более я приехал в Германию с намерением раз и навсегда покончить с моими эксцентричными замашками. Я прослушивал лекцию за лекцией: сначала по физике, которую читал Кирхгоф, потом по неорганической химии у Бунсена, по органической химии у Эрленмайера, под началом которого я проходил практику зимой 1867/68 года, по минералогии у Леонхардта, а также прослушал курс лекций Пагенштехера по зоологии и посещал его практические занятия по зоотомии. Лекцию же по метеорологии – которой я в то время очень много занимался – я посетил только одну. Читал ее Копп, который наряду с историей химии и теоретической химией преподавал и этот предмет. Я старался не сходить с пути к моей цели: должность учителя естествознания в русской гимназии.
Я никогда не был членом студенческого братства, однако это не помешало мне найти нескольких добрых друзей в университете. На первой моей экскурсии с Гофмейстером я познакомился с молодым врачом по имени Герман Гадлих, с которым у меня сложились очень хорошие отношения и с которым я регулярно общался летом 1867 года. Осенью он уехал в Берлин, однако я встретил его в Гейдельберге, возвратившись туда из Лейпцига, что меня обрадовало. К тому времени он уже сдружился с Францем Шпарманном, которого я знал еще по Петербургу, где он в 1865 году работал гувернером и появлялся в доме у Брикнеров. Каждый из нас присоединил к этому трио еще одного члена: я – зоолога Беньямина Феттера, Шпарманн – историка Дитриха Шефера, а Гадлих – врача по фамилии Айгенбродт. Мы неизменно встречались в обеденное время; как и в прошлом семестре, к нам присоединялся выходец из Трансильвании Юлиус Рёмер. Мы коротали время долгими прогулками, во время которых не только много дискутировали, но и шутили и пели песни. Гадлих стал директором больницы в Касселе, Шпарманн и Рёмер – преподавателями в гимназиях, остальные – университетскими преподавателями.
Осенью 1867 года моя мама и Натали приехали в Германию на год. Я встретил их в Вене. Прожив несколько дней в Обер-Эслингене, у Аделунгов, мы сняли уютную квартиру в Гейдельберге, где уже чувствовали себя раскрепощенно. Моим родным все очень нравилось, что меня обрадовало. Летом мы поехали на курорт в Лангеншвальбахе, где тогда отдыхала и моя золовка Кэтти с ее старшим сыном. По воскресеньям я навещал ее, проделывая весь путь от Висбадена пешком. То были прекрасные дни!
После того как мои родные вернулись в Россию, я вновь начал оживленную переписку с Карабахом.
Гейдельберг, 22 октября 1868 года. Сегодня Пагенштехер провел свою первую лекцию и первое же практическое занятие, на котором присутствовал только я. Милейший и очень занимательный человек. Мне кажется, я многому научусь этой зимой, и он сделает этот процесс крайне скорым, интересным и приятным.
24 октября 1868 года. Теперь по утрам и после обеда я работаю в зоотомической лаборатории Пагенштехера, которую он мне либеральнейшим образом предоставил в полное распоряжение для учебы (с отоплением, освещением и внушительной библиотекой) ввиду своей странной привычки не разрешать студентам забирать книги с собой… Я планирую с помощью атласа, скелета и т. д. самостоятельно изучать анатомию человека, поскольку посвященная этой теме лекция оказалась слишком пространной и читали ее с медицинских позиций, словно все остальное я и так уже должен был знать. Впрочем, других перспективных тем для изучения столько, что и не знаешь, за что браться. К слову, Рёмер – мой сосед по комнате, так что наши прогулки помогут разнообразить мои дни, в остальном посвященные учебе.
15 ноября 1868 года. За последнее время мы тесно сдружились с Пагенштехером, он мне крайне импонирует. Его отличают веселая, жизнерадостная натура, ум, свобода от предрассудков и склонность к философскому взгляду на вещи. При этом он всегда в работе… Вчера я присутствовал на первом докладе зимнего музейного цикла. Во время своего выступления Гофмейстер рассказывал о «растениях древности». Упустить такой шанс я просто не мог, хотя билеты и стоили сравнительно дорого. Возможность послушать публичное выступление Гофмейстера меня в высшей степени заинтриговала. Доклад оказался очень интересным, но, конечно, слишком сложным для многих из числа присутствовавших, как я и ожидал. Порой меня забавляло то, как ему приходилось перебарывать себя, чтобы не перейти на необычайно сжатый, сугубо научный, но сложный для восприятия стиль его университетских лекций. Моя учеба продвигается хорошо. Лекции Вундта по антропологии тоже очень интересны и увлекательны.
На занятия Гельмгольца я ходил только один-два раза, а вот к Трейчке я, как и многие другие, зимой 1869/70 года ходил очень часто. Он рассказывал о войне с Францией 1812–1815 годов, и в свете назревавшего противостояния подобного рода между Пруссией и Францией эта тема пользовалась популярностью у аудитории, хотя он и чурался всякой риторики.
Кроме того, в Гейдельберге я получил возможность удовлетворить свою страсть к научному творчеству. 31 октября 1868 года я написал в своем письме матери следующее.
Сегодня я получил текст моей небольшой статьи «О распределении дождей в Европе», которая будет опубликована в «Метеорологическом журнале». К сожалению, моя графическая таблица подверглась значительным изменениям, которые, как мне кажется, не пошли ей на пользу. Сейчас, однако, я занимаюсь лишь тем, что утоляю свою жажду знаний: в первую очередь меня интересует процесс образования и развития личинок сосальщика, а также строение глотки лягушек, желудка сарычей и сердца чаек. Поводов беспокоиться о том, что мои изыскания могут отличаться однобокостью, нет: простор для исследований столь обширен, а работа столь часто подводит меня к рассуждениям общего натурфилософского характера, что жаловаться на недостаточно многосторонний характер моих исследований не приходится.
На 1868 же год пришлась моя первая публикация в «Метеорологическом журнале» – заметка о наблюдениях за температурой в Карабахе. Знакомство с журналом способствовало увеличению моего интереса к метеорологии. Вот что было в моем письме в Карабах от 24 ноября 1868 года.
Возможно, Вы помните, как я осенью (после некоторого промедления) воспользовался предложением Йелинека, который был готов безвозмездно предоставить в мое распоряжение ранее вышедшие издания журнала Центрального метеорологического университета в Вене. Лишь несколько дней назад я получил увесистую посылку, содержавшую кое-какие интересные материалы, которые в будущем могут найти применение в моей работе, когда я надлежащим образом ознакомлюсь с ними.
Чтобы не зависеть от моей матери финансово, я нашел двоих учеников, которым преподавал русский язык. Продажа вина поддерживала имение в Карабахе в надлежащем состоянии, однако после всех трат денег осталось не так уж много, и потому моя мать жила в основном за счет своей пенсии. Степушино, имение в степях, подаренное отцу по случаю 1000-летней годовщины основания Российского государства, сначала было арендовано овцеводом по фамилии Фейн. Позднее, в 1868 году, мой свояк Келлер возвел в этой бескрайней степи жилой дом и хозяйственные постройки, а затем начал сеять там пшеницу. После смерти матери я продал Степушино, чтобы вести на полученные деньги хозяйство в Карабахе: мне и братьям эта сделка принесла по 6000 рублей каждому. Только Натали получила непосредственно участок в Карабахе, а также пожизненное право на проживание там. Поскольку мои братья на момент смерти отца уже были самостоятельны в финансовом отношении, а сам я никогда не отличался особой притязательностью, всегда тяготея более к аскетизму, нежели к эстетизму, найти деньги для оплаты моей учебы было нетрудно. И тем не менее я отчетливо ощущал стремление постепенно, но обрести независимость.