— Милютка... дочь принесла! — выдохнула она.

— Когда? — ахнула матушка Владина.

— Да вот только что! Когда я туда прибежала, пуповину ещё не отрезали!

— А-а... Ну, ладно. Нашему тогда уж отрезали, — успокоилась матушка Владина, довольная тем, что хоть на несколько мгновений, а всё ж опередили они соседей.

Да вот только как это докажешь? Разница совсем маленькая, временной зазор — с игольное ушко.

— Похоже, ничья у нас, — рассудил Бермята.

Но Дерила не спешил с этим соглашаться:

— Не-е-ет, соседушка, не выйдет! Уговор есть уговор! Выставляй бочку мёда!

— Это ещё с какой стати? — опешил Бермята. — Здемила первая родила, это все подтвердить могут!

— Кто может? — не сдавался Дерила. — Девчонка от купца прибежала, сказала, что ваша уже разродилась, да кто ж ей поверит? Её и подучить могли такое сказать.

— Что-о-о?! — рассердился Бермята. — Обманщиками нас выставить хочешь? Не ожидал от тебя, сосед, напраслины такой! Зачем обиду наносишь?

— Не напраслину, а правду говорю, — гнул своё Дерила.

— У кого и кривда за правду идёт, — в сердцах воскликнул отец Веселинки.

Слово за слово — разругались соседи, чуть-чуть не подрались. Дерила уж до того раздухарился, что к судье хотел Бермяту тащить, чтоб рассудил он их спор, да не вышло. Купец Зворыка, услышав всю эту историю, долго смеялся, а потом велел поставить обоим спорщикам по бочке самого лучшего, выдержанного мёда и поздравить новоиспечённых дедов с радостным событием — да и дело с концом.

А тем временем настала Веселинке пора окунаться в воды Тиши и получать благословение Лалады на брак. Но перед этим отмечался в Белых горах летний День Поминовения, к нему и решили приурочить предсвадебное посещение святилища. Накануне Драгана позвала Веселинку помочь им с матушкой Бронушей приготовить угощение, и ранним утром девушка перенеслась с помощью кольца в дом своей избранницы. Чудесное занималось утро: воздух лился в грудь щемящей свежестью, в ясной тишине птицы пробовали голоса, а на раскрывающихся чашечках цветов алмазами мерцали капельки росы — хоть пей её, как сладкий нектар. Веселинку удивило полное молчание, к которому нарядно одетая кошка-родительница призвала их во время приготовления сытной поминальной каши — кутьи, и Драгана ей после шёпотом объяснила:

— Таков уж обычай в этот особый день: утром полагается соблюдать тишину, а после посещения Тихой Рощи можно разговаривать, но тихонько.

В кашу шла отборная пшеница, сушёная земляника, мак, орехи и мёд. По обычаю, подавалась она на завтрак, после чего все шли в Тихую Рощу. Увидев погружённые в сон чудо-сосны с человеческими лицами, Веселинка ещё долго не могла вымолвить ни слова. Они не напугали её — скорее, повергли в глубокий, благоговейный и светлый трепет. Когда-то эти огромные, могучие деревья были женщинами-кошками, но теперь их больше не заботила мирская суета: они отдыхали душой в сладостном чертоге Лалады.

Служительницы Лалады из святилища Восточный Ключ при Тихой Роще приветствовали Веселинку свадебными песнопениями — негромкими по случаю Дня Поминовения. Их стройные, воздушные фигурки, окутанные плащами длинных волос, тихое журчание золотисто мерцающей воды, погружение в горячую купель и сгусток волшебного света под потолком пещеры — всё это походило на причудливый, сказочный сон, но нет — это была явь, новая удивительная действительность под названием «Белые горы». И Веселинка радостно погрузилась в неё с головой.

В Тихой Роще они встретились с сёстрами матушки Бронуши, которые тоже пришли навестить предков. Они происходили из знатного рода княжеских советниц, а точнее, из его побочной ветви; глядя на этих величавых, богато одетых белогорянок, Веселинка удивлялась, почему матушка Бронуша забралась в глушь, так далеко от своей родни, и жила просто и скромно.

Дома за обедом она всматривалась в сдержанное и замкнутое, но не мрачное лицо родительницы Драганы. Бронуша молча, с лучиками улыбки возле глаз, подкладывала девушке самые лучшие куски. Светлым покоем горных вершин веяла её немногословность, и вовсе не от угрюмости нрава происходило это свойство матушки Бронуши. Веселинка чувствовала это сердцем, но не решалась расспрашивать.

А под конец этого тихого торжественного дня, когда родительница отправилась отдыхать, Драгана рассказала ей историю своего рождения. Они сидели на крылечке под навесом, подняв взоры к мерцающему звёздному небу, высокому и прохладному, и Веселинка уютно устроилась, прижавшись к своей суженой.

— Горлинка ты моя, звёздочка моя ясная, — шептала та, обняв девушку за плечи.

Эти нежные слова остро откликнулись эхом в груди Веселинки, ветерок холодил увлажнившиеся от чувств глаза. Она ещё теснее прильнула, до мурашек утопая в объятиях Драганы и улавливая тепло её дыхания.

— А почему вы с матушкой Бронушей тут одни живёте? — осмелилась наконец спросить Веселинка.

Драгана помолчала, глядя вдаль, на снежные шапки гор, окутанные сонной дымкой сумрака.

— Печальный это рассказ... Ну, так и быть, слушай.

...В своё время матушка Бронуша встретила суженую — девушку по имени Весанка. Встретились они так же, как мы с тобой — на Лаладиной седмице, посреди светлого праздника весны и любви. Очи у Весанки были синие, словно колокольчики вдоль ручья Золотой Ключ, а душа чистая и прекрасная, как белая голубка. В косу свою русую она вплетала цветы полевые, а когда песню заводила, все птицы певчие смолкали — слушали и учились. Всё ладно у них с матушкой Бронушей складывалось: встреча, помолвка, а потом и свадьба. Ясной и безоблачной была их любовь — надышаться, налюбоваться друг другом не могли, души друг в друге не чаяли. И вот почувствовала Весанка, что дитя под сердцем носит. Убедившись в этом, она тотчас обрадовала этой вестью свою супругу. Та тоже была счастлива. Ждали они первеницу свою, радовались и ни о чём не тужили.