Обеим сёстрам не хотелось отпускать своих избранниц, и женщины-кошки засиделись в гостях до вечера. Давно такого веселья не было в доме Бермяты! Хозяин снял со стены гусли и стряхнул с них пыль.

— Молчали вы, гусельки яровчаты, потому что не было радости, которую вы могли бы воспеть. А теперь пришла радость — так пойте же, струны звонкие, и наполняйте сердца наши весельем!

С этими словами заиграл он, матушка Владина взяла смычок и поддержала его игрой на гудке, а младшие дочери схватились за трещотки да дудочки. И пошло-поехало! Много песен было спето, а от плясок пол сотрясался; удалыми, лихими и неутомимыми плясуньями были женщины-кошки — любо-дорого глядеть.

И у соседей праздновали Лаладину седмицу: две старшие дочки Дерилы со Снегуркой тоже нашли белогорских суженых. Сказал Дерила жене:

— Чего это у Бермяты расшумелись? Поди-ка, глянь.

Снегурка мигом сбегала и всё выяснила. Подогретый хмельной брагой, распахнул Дерила свои ворота:

— Пляши, праздник! Лейся, бражка хмельная, смейся, девица румяная! Разгуляйся, улица, расшатайся, плетень! — И зачастил, стуча каблуками: — Ай, люли-люли-люли, прилетели журавли! Бражечки испили, мёду попросили! Напилися допьяна — в огороде бузина! Уххх!!!

Всё его семейство высыпало плясать во двор, а пуще всех наяривал сам хозяин, выкидывая замысловатые коленца и охлопывая себя ладонями по всем местам, до которых мог дотянуться. Этак приплясывая, зашёл он во двор Бермяты, а за ним следовали, подыгрывая ему на дудках, его младшие сыновья.

— Эй, соседи! Айда вместе гулять-праздновать! — крикнул Дерила.

Матушка Владина вышла на крыльцо. С усмешкой глядела она, как сосед (и её бывший муж) с присвистом отчебучивает лихую пляску, а потом встряхнула головой и, взмахнув платочком, красиво и степенно поплыла вокруг него уточкой. А Снегурка уже спешила с тяжёлым подносом, на котором вокруг большого кувшина с брагой громоздилась дюжина чарок. Вышел с гуслями и Бермята:

— Что тут за шум?..

Снегурка и ему чарку поднесла:

— С праздником, соседушка! Испей-ка вот бражечки!

Угостила она и Драгану с Хвалиславой:

— Добро пожаловать, гостьи дорогие! Совет вам да любовь с сужеными вашими!

Два праздника объединились и выкатились на улицу. Посередине играл на гуслях Бермята, рядом с ним отплясывал Дерила, Владина и Снегурка разливали брагу и ходили с подносами, а молодёжь дудела в дудки и стрекотала трещотками. Из соседних домов выглядывал привлечённый весельем народ, и скоро плясала уже вся улица! Столы и лавки выносили под открытое небо, и всё было общим — и музыка, и угощения.

Люди расступились, и женщины-кошки исполнили в расчистившемся пространстве белогорскую пляску. Можно было только подивиться пружинистой силе ног, нёсших их вприсядку, а полы их нарядных кафтанов вскидывались и реяли крыльями, когда они взлетали в подскоках. Слаженно они плясали: как в песне слово цепляется за слово, строчка за строчку, так и их движения, быстрые и размашистые, складывались в огненный рисунок танца. То в круг он замыкался, раскидываясь в стороны лепестками цветка, то вытягивался в цепочку. К кошкам-плясуньям присоединились их невесты, не уступая им в слаженности движений. Выстроившись гуськом, поплыли они мимо кошек, а их платочки, взмахивая, опускались то на одну сторону, то на другую. Величаво и изящно переступали девичьи ножки, а руки гнулись лебедиными шеями. Тем же шагом шествовали суженые мимо них в противоположную сторону, а потом ряды их распались, чтобы соединиться в пары. Сильными, точными взмахами бросали женщины-кошки в землю белогорские кинжалы; те, вонзившись остриём, покачивались и блестели. Девушки, гибко склоняясь, выдёргивали их и возвращали владелицам.

Очень давно Веселинка не видела своего отца таким оживлённым: он вдохновенно щипал гусельные струны, улыбался и встряхивал седеющими кудрями. Наверно, Бермята и в пляс бы пустился, если бы не опасался на кого-нибудь наткнуться. Поэтому он и держался на одном месте, слегка притопывая. Угадав желание Веселинки, Драгана приблизилась к нему и сказала:

— Уступи-ка мне гусли ненадолго, батюшка, а сам со своей дочкой попляши!

Бермята несколько мгновений колебался, а потом отдал ей гусли. Люди расступились вокруг него и Веселинки, и отец с дочерью закружились в степенной, плавной пляске. Веселинка часто касалась его то рукой, то платком, чтобы он знал, где она.

— Вижу, вижу тень твою! — воскликнул Бермята.

— Скоро ты и меня саму разглядишь, батюшка, — с тёплыми слезинками радости ответила девушка.

Долго не могла Веселинка уснуть этой ночью. Далеко за полночь они с Выченей шептались и предавались мечтам о будущем. Радостное возбуждение гнало сон прочь, и чуть свет сёстры были уже на ногах. С раннего утра начали они ждать своих суженых, которые обещали снова прийти, чтобы продолжить лечение батюшки.

Драгана с Хвалиславой сдержали слово. Обе явились не с пустыми руками: каждая принесла по кувшину воды из Тиши, по большой корзине со съестными гостинцами, а также по мешку с подарками для своих невест и их младших сестриц. Девочки радостно обступили их, а женщины-кошки, посмеиваясь, одаривали их ленточками, гребешками, серёжками, платочками, нарядными сапожками и вышитыми белогорскими рубашками.

Веселинка встретила Драгану уже не в старенькой рабочей одёжке, а в добротной праздничной сорочке с плетёным пояском. От корня до кончика её косу обвивала голубая лента, означавшая, что девица помолвлена.

— Горлинка моя прекрасная, — восхищённо молвила Драгана и склонилась к губам невесты.

От поцелуя в груди и на лице Веселинки вспыхнул жар, сердце превратилось в горячий уголёк. Оно горело ярким малиновым огнём, предвкушая светлое белогорское счастье.

Целительная вода мерцала золотистыми отблесками, налитая в деревянную миску. Подведя Бермяту к ней, Драгана сказала: