Экслибрис
вернуться

Вациетис Ояр Оттович
Шрифт:

Зов севера

Как так –не стремиться на Север?Кто бы к чему ни призывал,но может ли дитяне стремиться к речи,может ли цветок не бытьцветостремительным?Ведь там в мерзлотележат мои мамонты,ведь там мои штурманымерзли и замерзали.Север это вам не ремесло,не экскурсия,для меня он как для компаса –краеугольный камень.Как и северное сияние,доверие не разрубишьна частии с любви не получишь сдачиили размена,один-единственный разбудешь оставаться безучастенк зову ближнего –// по смерти.Избыток жидкости вымерзает –даже слезы,наши жилы здесьскручиваютсяперекрестно,парсеки космоса съеживаютсяи облезают,чтобы дошло, наконец,как это все-таки меж людейчестно.

Густая краска

Я топаю в самой гущепо магазину,по рынку,в кино на поганый фильм –мне нужно густую краску.К черту прозрачную акварель.Мне нужно краскугрязную,глинистую –писать тяжелого человека.О которого пачкаютсяглаза и мысли.Который самв помоях из чаши жизникрепко увязи липнет к нашим подошвам.Но глаза видят,мысли бегут,планета вращается,и нашей походкепока еще присуща легкость косули.Потому-то нельзя мнетяжелого человека писатьлегкой краской –господи, так ведь недолгозажилитьцентнер-другой.И вот я топаюза плотной краской –писать тяжелого человека,его значительность,его беспомощность,нашу нежностьи нашу силу.

Миг

Был на лице, мелькнувшем навстречу,изысканно странный рисунок замечен…И на пути, к горизонту ведущему,все становится прощеи лучше.Вечер, что прежде был хмуро насуплен –теперь светлячкамизелеными сыплет.Так.возьми и дай мне,пылинке скучной,летучую, как небо и запахи,душу.Сползает с вершин твоих льдов пеленаи можно увидетьулыбку вечности.Я наверху.Сфокусирован наангельском вечере, мной не замеченном.Дьявольский вечер,вот вьются по ветрупо-над Ригой башни// тройками.А был единственный –не забыли –изысканно странный рисунок из лилий.

Мельник уходит

К вечеру мельник белый весьв муке с головы доног.И облаком улетело всето,что смолото в срок.И стол еще теплыйот хлеба и неба погасшихвойн.И мельник растапливает печьи молча смотритв огонь.Эй, а ну-ка, тише пусти конямимо мельника,который смотрит в огонь.Но не останавливайся, ни всадник, ни пешеход, –как бы ты сам не начал смотретьв огонь.Там, понимаешь ли, знают без тебявремя призвать своихзаглянутьв огонь…

Покой

Я искал покояпо всей комнате,залезал под диван,ворошил старые книгии разобрал телевизор.Но я же пристраивал его,стараясьоставить под рукойна всякийпожарный!Чтобы не сгнил,не достался мышами юным натуралистам,эти препарируют сразу,ну а кому тут нужен покойс худым животом?В данный моментя отклеиваю маркиот старых конвертов.Иногда под ними что-нибудь есть.

Время сирени

Давай я проведу тебясквозьтриумфальную арку сиреней,процедим сквозь неенежную розу майскихрассветов.Я не любитель букетов –нет вазы проще и откровенней,нет более пьянящегонапитка, чем этот.Давай напьемся им дообнаженности души дыханий,а после умоемся грозой,цветущейс утра.И мы определенностанем такими нами,которым уже больше незачемумирать.

«Меня отыщешь синей лунной ночью…»

Меня отыщешь синей лунной ночьюи вымолишь мне у сосны прощенье,и, как туман, опасность рассосетсячто в бритвах льда звенела под ногами,как выводок холодных диких пчел.Меня под ветром из кусочков сложишьна бесконечно сером поле снежном.Мы в этой жизни и по смерти вместе,тот, кто спешит, в отставшем остается,чтобы по нам сквозь васильковый пепелвзошла тоски горячей синева,в которой любят кувыркаться черти,когда едва родившийся слепой комочек вдругпару васильков ко лбу приложити видит, что в высоком небе сотнипылающих хвостов обращены к земле.

«Береженого бог бережет…»

Береженого бог бережет –перед мертвой птицейя обнажаю голову.Быть может, ее убил голодв тот час, когда ядоедал свой завтрак.Быть может, морозв тот час, когда тынатягивала перчатки.Само собой, я тут вообщени при чем, –береженого бог бережет,так или иначе, Он смотрит.