Цепь событий
вернуться

Ватутина Мария
Шрифт:

Борт двигался подобием креста, вибрировал сквозь бурю аэробус. Зияли всюду пустотой места: внутри и вне. Под ними скрылся глобус, накрылся медным тазом —всё! черта! Ее вдруг осенило – снег в горах был знаком им. В нее вселились страх за глобус и любовной муки робость.

Ревел мотор в грудине и вовне, уже дымился тот, который – в неге. Она решила: «Вся беда – во мне!» Но дело было в небе, в небе, в небе! В ночной, сожравшей Землю, пелене.

Она и после пару-тройку лет на самой одинокой из планет искала Землю во всемирном вебе.

Они сидели порознь на борту. В салоне тусклом сон сморил летящих. Она воображала наготу его и поцелуев леденящих взаимный лепет, трепет, маяту. И в том бреду – одна ее рука была – ее, другая – что слегка увлажнена – его рукой. Средь спящих он где-то ( где – не ведала она) сидел, смотрел, не видя, в отраженье, в запорошённый пеплом круг окна и понимал: она его мученье, она и это зарево без дна.

В конце концов, его расплавил жар неведенья. Давно забытый дар, покинувший его без разрешенья, вдруг возвратился: он опять любил. Пульсировала плазма круг за кругом. О как бы всё сложилось, если б сил хватило им тогда сойтись друг с другом! не мешкая, покуда жарок пыл.

Но словно током – господи еси – ударило: прорезалось шасси, взрыхлило пелену рычащим плугом.

Она вот так и шла: в руке – рука. Аэродром —пустыня ледяная. Впустив их, вновь сомкнулись облака над городом, где жизнь течет иная, а тоже – выси, пастбища, река. Но притяженья сила такова, что хлястик отлетел от рукава, когда любила, рук не расцепляя.

Любовь легка, и быстры на подъем ее ворсинки, запахи, соцветье! Но мы не в небе, в небыли живем, полуночной. Пройдет тысячелетье, пока они не встретятся живьем.

О, я клянусь, любовь была, была! Она по небу полому плыла. Им потому и выпало бессмертье…

«Фундуклеевка стояла на урановом плато…»

Фундуклеевка стояла на урановом плато.Вот с тех пор-то и пошли у нас в роду незнамо кто.То уроды, то пьянчужки, то поэты, то шиза.Уж казалось бы в Москву перебрались, и гены – за.Древо наше подкосилось, корневища сожжены.То у мужа импотенция, то спайки у жены.Все бесплодны, все безмозглы, все на сторону глядят,Умирают во младенчестве и в старости чудят.А случись какое чудо – сыновей не признают.Матерей-то не жалеют, на отцов помои льют.Умирают в одиночестве, рождаются в толпе.Словом, братцы, радиация, в натуре, и т. п.А бывает, выйдешь в поле или, скажем, в лес какой,Всю-то дурость на мгновение снимает, как рукой.И тогда-то вот несчастье, и тогда-то вот беда:Всею шкурой ощущаешь, кабы не уран тогда,Как бы можно было б эту жизнь отпраздновать всерьез!И… обидно…так обидно…ну обидно же до слез!

Отдельные места из письма Санта Клаусу

Миленький добренький щедренький Санта Клаус!Пожалуйста, пусть здесь окажется доктор Хаус!Не мечтаю я ни о богачах, ни о красавцах.Повернута на мерзавцах…Скажи ему, что у меня диагноз… в общем, будет чем насладиться:Если вижу мерзавца, не могу не влюбиться.Хроменький, он войдет в прихожую, в январском дыму.А я ему обойму.По-русски его защищу от американских гадин,Не понимающих, как он, в сущности, травояден,Я по щетине его проведу рукою: вжить-вжить.И станем мы жить.Он меня подлечит, я его исцелю по полной.Он у меня забегает лучше российской футбольной сборной.Миленький Санта, в России нас лечит – бег.Побежит и Грэг.Как же я люблю его подначки, его примочки,Эти его ночевки в морге, просверленные височки,Внезапные вырывания капельниц из вен и кровавый пот.Как заводит это простой народ.Как не хватает этого в жизни обычной бабы.Лимфомы, бластомы, почки, мозги. Хотя быВзять шестой сезон, где Хаус вскрывает себе бедро.От него исходит добро!Санта Клаус, познакомь меня с этим мужчиной.Знаю, Хаус меня полюбит со всей моей мертвичиной,Вскроет брюшину, пройдется по мозжечку.Сохну я по этому мужичку.Сдохну, если не увижу его на Рождество или на Новый год.Всё отдам за его диагностику и подход:Кровь менять – меняй, вскрывай черепную коробку. Блажь, ноПосле этого ж и умирать не страшно.

21 января

В Мавзолее праздник, годовщина, так сказать. Январь. И нетопырь,мумия в костюме, как мужчина, ждет меня, как женщину, на пир.Тридцать лет и три неполных года я жила с ним, думала что онвечен, что вокруг и есть свобода, детство, юность, комсомольский гон.Было мне задорно и престижно, что среди номенклатуры всеймой-то – в устном творчестве и книжном — самый человечный из людей.Если посылал он на картофель, целину ли БАМ, еще куда,этот чистый мускулистый профиль возбуждал как больше никогда.Я под ним и чистилась, и млела, и имела точный идеалмужа, потому и не сумела жизнь сложить, как доктор прописал.Вот вхожу. Ах, что с тобою стало! Кто тебя вот в это нарядил!Высох, завсегдатай пьедестала, красного террора командир.Что там говорить, пожалуй – правда: я тебя любила, что уж там.Ты меня малюткой разодрал-то, мне и невдомек, что это срам.Мне и невдомек всё время было, за какие доблести люблю!Ну, здорово, что ли, чикатило, дай тебя по-свойски порублю.Чу, беззубый, опален и вспенен, рот стремится выплюнуть картечь.Спи уж, горе, гениальный Ленин, тлей себе отсюда, не перечь.

Тиран берет самоотвод

Тиран берет самоотвод.Иссохла деспота десница.Нога, топтавшая народ,Как шлейф кровавый волочится.Тиран берет самоотвод.По знаку свыше, может стать,По состоянию здоровья?Пресытился невинной кровью?Учуял заговор опятьИ вспять?Вот он прищурил рыжий глазИ посмотрел в лицо народа:– Вам нужен новый воевода,Я больше не гожусь для вас.(Да не коснется вас свобода,А лишь проснется в вас она —И вам хана).В смятенье бесконечный зал:Тиран, перебирая деток,Преемника им не назвалИ скопом проклял напоследок.Но стреляные мы стрелки —Играть умеем в поддавкиИ знаем все ходы тираньи.А что он щурился: искалВ толпе предательский оскалИль состраданье?Ему, тирану,По барабану.После него хоть потоп.Старик пропыленныйУстал быть иконой.Хлоп. Хлоп. Хлоп. Овация. И вот тиранНа новый срок во власть посажен.«Пугни свободой россиян,Попрет такая дрянь из скважин!» —Он думал, в Кунцево спеша,Жалея Ваську и СветлануВ преддверье смерти. Но душаНе полагается тирану.

Конец ознакомительного фрагмента.