На освещенном снегу
вернуться

Келерас Юлюс
Шрифт:

море, здесь

я бы хотел быть твоим морем, что означало быпропуск в долину обид и другиенезапланированные аттракционы, что означало бысон, видеть который не стоит(если, конечно, это может зависеть от нас)я видеть хотел бы, как ты поливаешь цветы на балконе,в одной рубашке, словно на первом причастии,и здесь никогда, ниоткуда уже не была бы виднамаленькая девочка с аккуратной прической,в те времена побиравшаяся на пировавшей Немецкой> перевел Виталий Асовский <

ты есть

иногда ты полна зимы, и никто не можетпоймать ни клубящиеся снежинки, ни где-то под снегомспящих улиток, которым никогда не достичьтвоих ног, отдыхающих в запертой комнатеиногда ты полна летних бабочек:они тоже снежинки, теплые, подвижные,зависающие на ветру будто снежная паутина,ты – тихий, приглушенный голос в их ледяных коридорахиногда ты восстаешь со старыми вещами,еще дремлющими в прихожей, вспоминаешь их,и они против воли на мгновение оживают —как ненадолго заведенный ребенком волчокиногда пытаешься вспомнить мое имя, своелицо у моих губ, там, в другом времени,в другом зеркале, где не бывало черного снега,где бабочки могли счастливо жить из лета в летоты есть то, что не повторяется и не увядает,но живет на свету, зреет в сумерках —высоко, на верхушке, – как никем не замеченный плод,и накануне зимы бесстрашно спускается в травы> перевела Таисия Орал <

IV

девушки с вишнями губ

Девушки с вишнями губ танцуют Начало. Неосторожноогонь менуэта поджигает тела, и зрители невольноотступают на шаг, боясь превратиться в пепел. Формысменяются моментально: сдерживая трепетание, онипревращаются в символ весны, несущий мир, и историяутрачивает свою большую печать.Девушки с вишнями губ, хрупкие как ивы,теряют набедренные повязки, и зрители видят солнце,скользящее по их коленям. Божественные тела, благоухающиесевером, не подходящие ни для одного анатомического атласа,ни для какой ниши, где обычно скучаютгипсовые венеры, тоскующие по прозвищам итабаку. Девушки с темнеющими подглазьями танцуютжизнь: бокалы, наполненные минувшим, старые натюрморты,запах исхоженных в детстве болот. Ангелов, постаревшиевишенники, сумерки. И вот они кланяются публике. Однакоточная копия лунного света умудряется так ловко обманутьнаше зрение, что мы не в силах уловить перемену.Холод упраздняет все игры, запрещаямузыку, телесное сияние, позволяя свет и красотупотреблять в минимальных количествах, сколько того требуетзакон. И история, распутница с выщипаннымибровями, воображает, что победила природу:губы не пахнут вишней> перевел Виталий Асовский <

Петербург летом 1824 года

церковные колокола вызванивают полдень,хотя небогатые жители предместийловят рыбу в невских каналах и им всё ещеснятся раздувшиеся утопленники: собакии люди после наводнения прошлой зимойМицкевич видит кричащих лавочников,на полупустых улицах торгующих сыроми колбасой, слышит кареты и брички, летящиепо сугробам, девушек на Екатерининском проспекте —во флигелях, треплющихся крашеными языкамион только что прибыл: в Вильнюсе, на Антуколе,еще со скрипом вращаются видавшие его флюгера,а листья, упавшие, когда промчалась его карета,еще лежат, не истоптанные, на дорожках парка,как невысохшие слезыПетербург: на одной улице обессилевший парусник,переломанные мачты, пробитая палуба, бочки,выпустившие красное, словно вареные раки,которых тут давно уже нет, старое бургундскоевиноПетербург – наказанный за несправедливососланных, заточенных, униженных…Господи, сколько сил отняло чувствонеправедной вины! Сколько раз, читаяБиблию, он чувствовал, как легкие наливаютсялунным светом> перевел Виталий Асовский <

художник у переулка Стиклю

Не разглядеть следы, ведущие в лист, который оставил художник,забывший закончить арку еще одного переулка. Однакодвижение, которое помним, не может вводить в заблуждение:это город, пахнувший еловыми ветками, пылью и молоком.Я никого здесь не знаю, но кто-то стучит попианино, и кирпичи на долю секунды задерживают дыхание,не рассыпаясь. Воскресное лето открыто для всех, и Улиссможет без страха вернуться, но следует знать: за столькостолетий кое-что изменилось – его здесь ничто не ждет. Нипроемы проулков, по которым вплывает синее утро,ни ступени, что скрипят под солнцем, ни потерянныечасы. Ничто. Разве лишь тот рисунок, который никеми никогда не будет закончен, ведь художник ушел и ужене вернется. Рисунок испорчен. Но линии целы, всё можноузнать: еловые ветки ограничивают кругозор, арки вздыхают,так что, Улисс, можешь без страха вернуться. В худшем случаея тебе тайну открою: художник спит в одном из пивныхзаведений, профукав все то, чем обладал. К рассвету он долженвернуться: повороты и лестницы, икота и стены. Ноэтот город, который тебе был доверен, – всё тот же.Так что, вернувшись, найдешь ветшающие часовни, слепые круги,

Конец ознакомительного фрагмента.