На кострами заросшем Плутоне
вернуться

Мирный Егор
Шрифт:

перечитай

переливай из пустого в незрячеечерез себя дальше слов перегнисьвот оно время лесное стоячеевот она жизньпо чурбачкам растащи настоящеена золотом оставляя кругиперетекай из немого в горячееи обожгисьугомонись распрямись опоясайсяпрошлому в оспинках лоб не чеширадуйся что перерос но не радуйсячто пережилкак бы и что бы закат ни оканчивалперебалуй себя переиграйи укачай в своём сердце обманчивомаленький страхтак про себя обо всём тихо шёпотноили поверь или верить уставно прочитав на страничке оборваннойперечитай

общая кухня

не верится, что вот он, выходнойот немоты придирчивой, от гулкойночной непроходимости – ценойв давным-давно просроченное утро.на общей кухне вздулся потолок,по жёлтым стенам бурые подтёки.всего делов, что выдавить стеклои вывалиться в зыбкие потёмки,но всё же нет. на «нет» и счастья нет –одна луна, и та – не в масть, не в пику,одна любовь – за дым от сигарет,пусть будет так: зажмурился и выпилеё сполна, оделся, вышел вон.вон ты идёшь, воспитанный, усталый,а спросят у тебя: кого/чего,не вспомнишь даже, как ты объяснял им,что никого, что незачем, что сыти далее – на ломаном транслите.как поздно – переходишь на курсив:тушите звёзды, люди, расходитесь

иллюзия

бог покидает небо, уходит в невидаль,там, где любовь не выдаст и не умрёт. не говори, что чего-то на свете не было – всякое было на тысячи лет вперёд.люди себя не помнят, а, вспомнив, крестятся.тени попались в невод – хорош улов. вроде как жизнь не то чтобы и безделица, но про неё хватает и пары слов.в этом вся соль, и она – облизни – горячая,в этом и счастье: попробуешь – полыхнёт. что за дорога такая – назад ворачивай. что за телега такая – не развернёшь.пялится в подоконник звезда кургузая,бог замедляет речи, пинает снег. нет ничего в этом мире (кроме иллюзии, что ничего абсолютно на свете нет).и продолжения, видимо, не последует.что ни скажи – забудется, дайте срок. смерть из того, что ты выдумал, не последнее. текст неразборчив. сценарий всегда сырой.

паутина

«представьте себе, будет там одна комнатка, этак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам одни пауки. И вот и вся вечность»

Ф. Достоевский
Скрыв паутиной марлевой дальний стан,В грязных просветах ловить одичалый блик,Спешно пейзаж лубочный перелистать.К вырванной кем-то странице душой прилип.Впалое небо, чахлый сутулый фон,Пьяные кедры сговорчивы и милы,Только настроить осталось лихой разводУ завалящей пилы и пилить, пилить.Солнце проделает вялый смурной кульбит,Ловко подставить светилу тугой топчанИ наложить паутину на свет, как бинт,Чтобы не просочилась в меня печаль.Не находить себе места, цены, врагов;Булькать, журчать, пузыриться в текучей мгле.Больше во внешние заросли ни ногой.Здесь мои воля и пастбище, смерть и хлеб.

июньское

не то чтобы лето, а так – уходи и не думай,что скоро совсем никуда, но пока ещё в силедержать своё сердце, фугасоподобную дуру,в тепле и покое, в не знающей войн хиросиме.ни меры, ни дна, ни понятия, кто здесь убийца,а кто просто так, не на свой заглянул, видно, саммит.поднявшись над всем провисающий воздух клубится,потом, раздобрев, обернётся, как есть, небесами.и ты обернись: вдруг забыл там неясное что-то –а вспомнишь, не вздумай вернуться: оно уже вмятов скалистые кряжи молчания или в пустотыколючей гряды расставаний, прибитой к закатам.коварный июнь в неизвестность, как в чудо, впрессован.и выбрана форма участия в жизни, положим,под цвет её глаз, той, которая нынче особопредательски дарит тебе не себя, но похоже.расстрелян туман из орудий подсевших позиций,сверяется время с ударами жизни в литавры,тушуется общее прочим, а мы очевидцывсего, что случилось и что не случится представить.навек – понятые, на долгие годы хранимыбоями за память. хоть прямо сегодня – под титры.июнь остаётся за старшего, прячет огниво.на правду срывается ложь. и становится тихо.

на секунду

на секунду показалось, что я не вечен,но прошло, прошло, хотя и было страшно.и не то чтобы я теперь совсем уже не вчерашний,о том не было речи.столько всего. и не хочется забывать. поровнувспаханного асфальта и всякой шпатлёвочной дряни.мысли бьются о твердеющие покровы мироздания,принимают их форму.кто его знает, откуда берутся лёгкостьи теснота, причём единовременно.не придумай меня: в протоплазме исходных терминовни смерти, ни бога,ни слов. я сравнил бы себя, но не сравнял с теми,в ком целиком заблудился, кто чудом не выжилв сражении, что не на жизнь, а насмех. с ними ижепонимаю, что мал, что не времяпредаваться шёпоту, тяготеющему к молчанию, но не к покою.жизнь не просматривается сквозь суетливые блики, гудящие в каждом.всё это словно стёртая аудиозапись,которую можно восстановитьи, прослушав, понять, чтоона того не стоит

Было

Бесчинствовали «если бы» да «кабы»,Давилось время вечностью, но ело,Тревожный свет за ворот тихо капал,Зима кормила судорожно белым,Пространство задыхалось бездорожьем,Любовь читала сказки суициду,Слонялись дни, гудели неотложки,Зевала нежность в кресле инвалидном,Бросались чувства в скважину иллюзий,Судьба брала настойчивых нахрапом,Из детства на убой летели гуси,И клинило упорно в счастье клапан,Журчащей мглой подпитывались мысли,Тоска себя в отчаянье топила,Звучал во мне мой одинокий выстрел.Моя весна,всё это было,было…

с плеча

бокастый мир, надкусанный на пробу.бездонный полдень. солнечная пыль.струится медленно от самого порогазалётный май в разводах птичьих, голубых.плацкартный год проносится навстречу.кому, не помню, выпала любовь,парфюм её дискантом юности расцвечен.а мама часто говорит сама с собой,впуская свет в объятья запустенья.текучий след, расплывчатость икон.покоя нет – как надпись в метрополитене –и бог мне даже отдалённо не знаком.раскосый нрав. пружинящие звуки.осипшим сердцем пестовать печаль.гундосит ветер по тряпичным закоулкам,где ангел рубит обожжённое с плеча,как ягуар, бесшумен, беспощаден,влюблён в свой голос, даром, что молчун.и просто жить, всерьёз не зная чего ради,и жить, как жил, скорбя неведомо о чём.