когда я умру, ты рассмеёшься, наверное.мол, нет ничего закономерного,вот жил-жил и неожиданно умер –в этом столько зауми.она всегда тебя здорово смешила.мне не будет ни радостно, ни паршиво.я буду представлять себе твою улыбку,подходя к райской калитке.а улыбка у тебя нескромная, ножевая.вспомнишь, как я тебя всегда называю.я и там тебя буду называть так же, дажеещё бессовестнее, как сейчас не скажешь,там открывается что-то вроде второго голоса,которым можно говорить полностью,которым невозможно наговориться,и самое страшное в нём – повториться,но я буду повторяться, и ты тому виною,это непоправимое и смешное.а ты будешь улыбаться и думать, что невинна,моя дорогостоящая сабринада, ты будешь смеяться над всей этой бессмыслицей,но, сабрина, всё ещё выяснится,прояснится, и я буду недалёк от правды,так же как рай недалёк от ада,так же как мы с тобой недалеки друг от друга,всё перемесится, перебесится – станет глухо.ничего не изменится, сабрина, только перевёрнётся.и я не умру – хотя что мне ещё остаётся.
сентябрь уже
я встал. за мною встало утро,и – ноготками по спине.у нины я запомнил кудрии слово «нет».еще мне отроду не тридцать.беру я время на измор.на аллу можно было злиться,но я не мог.у эммы я запомнил гетры,ужимки, шарканье ногой.уже сентябрь, ты знал об этом?такой вот год,такая осень – спозаранкуко мне чугунною спиной.зима была, я помню аньку,у аньки – ночь,а после – музыка включалась,и до сих пор снега летят.не начинается с начала.уже сентябрь.
кораблём
видится: кораблём иду сквозь булыжное море страшное,ну, каким кораблём – невзрачным таким корабликом.воздухом наполняются паруса, в закатное окрашенным,по вкусу напоминающим паприку.матросы на борту моём голодом вымотаны,жаждой изувечены, миражами изъедены.мнятся им девушки, родниковою водою вымытые,на всё согласные, торопливо раздетые. а девушкам этим о мускулистых юношах мечтается, населяющих местности дикие, тестостерономпропахшие. девушки хотят заниматься любовью, но занимаются танцами, чувственные, бедовые, ненастоящие.каменные шторма налетают на судёнышко квелое,впрессовывают его в пучину бетонную, смертью огрызаются.матросам является девушка, бутоновая, апрелевая,улыбаясь, дотрагивается до них раскалёнными пальцами.и хватают матросы её за тело иллюзорное,и покрываются руки их ранами ужасающими,плачут они слезами, огромными, бизоновыми,девушка гладит их по волосам, цветущая, всепонимающая,а вокруг всё гудит, чертыхается, дух захватывает, море выворачивает.матросы обнимают девушку, ощущают биение жизни, бессмертию в дар уготованы.на самом деле ничего этого нет – есть лишь запах забвения вкрадчивый,полный штиль и кораблик пустой, плывущий в подземную сторону.
кипяток
варимся в одном кипятке с одинаковыми приправами,только моё право в другой стороне от чьего-либо права,только моё недовольство это как недовольство новорождённого,и у меня вместо смерти всякий раз пробуждение.живёшь и видишь сам себя от третьего лица, соглядатайствуешь,фотографируешь что ни попадя, оформляешь на себя дарственную,вписываешь в неё одно знакомое имя, другое, пятоехочется отдать её кому-нибудь, но все спят уже.а будить никого не хочется, да и вообще беспокоитьне хочется никого в этом мире, выполотом под корень,дышишь тем, чем дышать перестали или ещё не начали,и стучаться ни к кому не хочется, и ни к кому не назначено.один скажет «пустое», а другому я о пустом поведаю,третий выйдет за дверь, покинет подъезд,больше не вернётся, наверное,одного сачка бабочки – жизнь и смерть, имя всему – прелюдия,я и ты, два местоимения, посмотри, но совсем как люди мы.
диалоги
внутренние диалоги со знакомыми и случайными людьми,со знакомыми – чаще, со случайными – неожиданее,продолжаются. ты хочешь,чтобы я называл тебя мисс:мисс, выруби телевизор, мисс, займёмся этим на пристани.твои намерения прозрачны, как тонкая футболка,которую ты снимаешь с себя, делая это предельно невинно.встань-ка вот так: подбородок приподнят, губки надуты, руки в боки –я рассматриваю тебя на свет и тебя не вижу,и ухожу в соседнюю комнату, полную неоправдавшихся ожиданий,выгоняю взашей их, даю им подзатыльники, пытаюсь дверь запереть,но она остаётся открытой, словно граница таджикистана.денег, как обычно, не набирается даже на смерть.значит – живу, и в сердце моём терракотовомживёт затерявшаяся там невесть когда стрекоза,а в той стрекозе живёт голос твой, слышимый будто из сотового,ты опять забываешь о том, что ты хотела сказать,тебя слышно всё хуже и хуже, точно засыпаны гравиемты, и пространство, и время, и то, что обращает их в абсолютный нуль,минуя обратный отсчёт. есть одно особое правило:не закрывай глаза, пока окончательно не уснул.
проект
когда отменили жизньну вышел указ и в общемуже не живём не ропщемне топаем не брюзжимпод временем не лежимведь нам отменили жизньи стало всё ярче прощетела без души полощетбезжизненный наш режими мы налегке бежима души как витражиотдельно в фигурных рамкахна них ни единой ранкикрасивые же скажив них раньше водились вшии мы отменили жизньа в следующем проектеотмена любви и смертино как до него дожитькогда отменили жизнь
лезвие
не ровен день споткнёшься об себяи выплюнешь отравленное лезвие;теряя перья, стая голубятсорвётся с языка несоответствиемделам и помыслам; придвинется итогвсего грядущего, прозрачный, незначительный.вчера общался с мёртвыми – и что?сегодня – мелковат и необщителен,сегодня, сталь нашарив за губой,чудишь себе, заламывая прошлое.и свет в тебе вещает голубой,и боль тебя, несбывшаяся, тощая,переживёт.
брют
круглый, как боль, короткий, как человек,даже когда живой, замечаю дымку,воздух прожжёный, над всем занесённый свет,смерть и любовь – за ручку, потом – в обнимку.мало курю. почти не курю. курю.всё преходящее – топливо: вздутые печи,пепел по кругу, огонь обращается в брют,выдох на вдох, а больше и крыть-то нечем.в сумерки вижу: там у меня внутримало-помалу в пустотах зола осела.я открываю сердце по счёту три,тёплый, как ночь последнего воскресенья.
