– Кого - их?
– рассеянно спросил Эрвин, чтобы не обидеть приятеля. Он и так молчал почти полчаса.
– Рэдцев?

– Нет. Тявкающих щенков.

– Вы же сами носились с идеей своей богоизбранности...,

– Это с какой такой идеей, прости, носился народ принципиальных атеистов?
– прищурился Маэрлинг.

– Что вы лучше всех, - и не подумал смутиться Эрвин. Он беседовал с Маэрлингом почти механически, потому что вспоминал номер дома, где жила Анна. И почему-то помнил только вид из окна и угол, под которым вечернее солнце падало на местами тертый старенький ковер.
– Поздравляю, худшая ваша часть в это искренне поверила.

– Что я в тебе, Эрвин, не люблю, так приступов мизантропии. Тебе полагалось ответить, что они умеют только тявкать, а я дворянский неженка с нервами гимназистки.

– Витольд, Каллад - страна, в военной доктрине которой почти прямым текстом сказано, что с кем хотим, с тем и будем граничить на таких условиях, как нам надо. Конечно, все эти щенки умеют стрелять. Хуже нас с тобой, но на таких, как эта девочка, их хватит.

– В минуты тягостных раздумий о судьбах родины необыкновенно приятно ощутить дружескую поддержку, - едко сказал Витольд.
– Если передумаешь бросаться на меч, найдешь меня во "Враньем ко...", хотя - нет. В "Дыхании розы".

– Я, как ты мог заметить, не хожу по бардакам.

– Бардак - это наша с тобой жизнь. А "Дыхание розы" - приличный публичный дом. Чтоб ты понимал разницу, - фыркнул Витольд и быстро зашагал прочь.

Эрвин мимоходом задумался, чем он смог его обидеть и вообще, умел ли Витольд обижаться. Кажется, раньше не умел. Для этого Маэрлинг отличался слишком большими легкомыслием и жизнелюбием - виконт даже на дуэлях стрелялся исключительно после игристого, в хорошем настроении и без ярко выраженной ненависти к противнику. А теперь - обиделся, разозлился.

Мысль о том, что веселому графскому сынку, который хотя бы в силу природного обаяния - не говоря уже о титуле и деньгах - мог походя назначить черное белым, впервые не нашлось, что ответить безродному рэдцу, пришла Эрвину в голову уже когда он подходил к улице, на которой жила Анна. Неунывающий Витольд, наверное, обиделся не столько потому, что был неправ, сколько потому, что у него, Эрвина, не хватило доброты этого не заметить.

"Тридцать секунд околополитического разговора, а день испорчен", - мрачно подумал Эрвин, направляясь к бакалейной лавке мадам Мирты. Это казалось ему более приемлемым вариантом, чем сразу нанести визит Анне. Та, в конце концов, была молодой незамужней девушкой, и его неожиданный приход посреди бела дня мог ее скомпрометировать. Анна, определенно, не относилась к той неприятной Эрвину породе чересчур эмансипированных дам, которые только и мечтали, чтобы их кто-нибудь скомпрометировал.

Лавка Мирты выглядела ровно также, как и почти пять месяцев назад, когда Эрвин видел ее в последний раз. "Лавкой" ее называли скорее в силу привычки: перед ним находился крохотный одноэтажный магазинчик, примостившийся между двумя трехэтажными домами, чьи жестяные крыши угрожающе нависали с обеих сторон. Нарядная, явно самодельная вывеска, чуть поблекшая от времени и дождей, по-прежнему висела над зеленой дверью. Нордэнвейдэ невольно улыбнулся: раньше он бывал здесь не реже раза в месяц, покупая перчатки, которые по рассеянности тут же терял. Мирта - веселая рэдка, мать троих детей и всех людей, готовых поделиться с ней своими горестями - беззлобно подшучивала над такой расточительностью тогда еще лейтенанта и даже предлагала отпустить пару в долг. Что Эрвину в ней бесконечно нравилось, так это отсутствие всякого страдательного или назидательного пафоса. Она не переживала, что жила в неродной стране, хотя всегда была рада тихонько поболтать по-рэдски с посетителями, если такая возможность выдавалась, и не злилась, видя рэдца в калладской армии - в конце концов, в жизни случалось всякое.

Эрвин по дороге купил кулек леденцов для ее детей - теперь ему, во всяком случае, не приходилось выбирать между этим удовольствием и мясом к собственному ужину - толкнул зеленую дверь и оказался в небольшой комнатке, освещенной единственным окном и двумя масляными лампами. За стойкой вместо Мирты стоял невысокий мужчина с пробором как у клерка и пристальным взглядом. Увидев Эрвина, он мигом сложил губы в улыбку, которая настолько плохо сочеталась с выражением глаз, что выглядела пришитой. Ну просто вылитый опереточный шпион. Эрвин даже удивился, где Мирта откопала такого неприятного приказчика - раньше ей помогала старшая дочь.

Дело осложнялось: Эрвин, конечно, не стал бы расспрашивать незнакомца об Анне. Вряд ли он вообще знал, что Мирта позволяет использовать магазинчик в качестве почтового отделения для людей, которые не могут писать друг другу напрямую. В Каллад такое вообще не приветствовалось - уж очень не любил Герхард Винтергольд подобные вещи, особенно в исполнении граждан второго класса.

Эрвин обвел витрину рассеянным взглядом, соображая, что ему может быть нужно в этом местечке, кроме его хозяйки.

– Добрый день, - улыбнулся человек за стойкой.
– Я могу вам чем-то помочь?

Нордэнвейдэ не хотелось лгать, что он искал пуговицы, поэтому он прямо сказал, что ищет Мирту.

– Мадам Вилассэ здесь больше не работает, - необыкновенно любезно отозвался мужчина. Чем-то эта необыкновенная любезность резанула Эрвину слух, как фальшь в мелодии.
– Вы ищите мадам Вилассэ по каким-то деловым вопросам? Вся бухгалтерия осталась здесь, и я буду рад вам помочь...

"Смотрит на меня, как будто сейчас побежит жандармам портрет рисовать", - с отвращением подумал Эрвин. Глаза приказчика буквально ощупывали его лицо.