– Витольд, не сочти меня невежей, но сейчас глухая ночь...

– Вечер в самом разгаре. И я пришел за дельным советом.

– Дельный совет до утра подождать не может? У хозяйки слух, как у кошки...

– Уверен, она взяла с тебя клятвенное обещание не водить девок. Про друзей и окна там, наверняка, не было ни слова, поэтому формально ты чист, аки голубь.

Эрвин, видимо, уставший припираться, только вздохнул и через несколько секунд чиркнул спичкой. Масляная лампа осветила скромное жилище, обстановку которого составляла кровать, письменный стол, кривой комод с крылатыми детками и связки книг в углу. И здоровенная серая крыса, глядящая на Маэрлинга с самой высокой стопки.

Витольд чуть обратно в окно не вылетел и схватился за пистолет.

Эрвин криво улыбнулся:

– Она прилагалась к жилью. Ну, почти. И она уже старая. Оставь животное в покое.

Маэрлинг понял, что секунды лишней здесь не останется.

– Эрвин, или ты немедленно собираешься, и мы идем в "Дыханье розы", или я начинаю здесь же петь неприличные куплеты и навек гублю твою репутацию. Что скажешь?

– Помимо того, что ты сумасшедший шантажист?
– без энтузиазма поинтересовался Нордэнвейдэ, нашаривая на столе расческу.
– Боюсь, ничего.

– Тогда собирайся и пошли.

***

Идти в "Дыханье розы" Эрвин, закостеневший в трезвости и добродетели, отказался наотрез. Витольд применил весь арсенал средств убеждения - от уговоров до прямых угроз - но никаких видимых успехов не добился. Его так и тянуло сообщить, что сдохнуть в обнимку с гробом Кейси было куда как более рационально, чем вот так жить после ее смерти, но Витольд понимал, что на это Эрвин может обидеться не на шутку. В итоге он уговорил последнего на поход в трактир с самыми симпатичными разносчицами, и на том успокоился.

Через полчаса Маэрлинг с удовольствием пил игристое, а Эрвин клевал носом над нетронутой тарелкой, начисто игнорируя Беату и Марту, похихикивающих неподалеку.

– Эрвин, у меня есть дело.

– Как удачно, что ты к нему, наконец, перешел.

– Я хочу исповедоваться.

Нордэнвейдэ даже глаза не поднял.

– Витольд, боюсь, таким объемом времени я не располагаю.

– Да ну?

– Я умру от старости раньше, чем ты расскажешь, как перешагнул порог двадцати лет.

– Занудство - грех. И, что еще хуже, грех неинтересный. Но ты угадал, речь пойдет о женщине.

– Вот уж неожиданность, - наконец, съязвил Эрвин, оторвавшись от созерцания столешницы.
– В чем дело? Сразу говорю, я не буду помогать тебе похищать чью-нибудь дочку.

– У тебя прямолинейное воображение, друг мой. К тому же, ты явно злоупотреблял приключенческими романами в юности.

– Витольд, ты вломился в дом и вытащил меня из постели ночью. Если ты не хочешь, чтобы я сейчас злоупотребил вот этой кружкой и тебе дорог твой нос, не тяни уже.

С воинственно поднятой кружкой в руках и злостью во взгляде Эрвин, наконец, начал напоминать человека, а не собственную фотографию в траурной рамке, и это было хорошо. Витольд кратко пересказал ему содержание разговора с Ингрейной, не называя ту по имени и выкинув почти все, что касалось северной мифологии. Остаток вышел не очень длинный.

– Ты уверен, что за ней следят?

– Я бы сказал, за ней не просто следят, за ней шпионят до крайности нагло.

– Ты перехватил шпика?

– Нет, каналья ушел. Сам понимаешь, я не мог бегать по штабу с обнаженной шашкой и пистолетом наперевес, тряся каждую уборщицу на предмет, не проходил ли кто мимо.

– До того, что ее преследуют свои же, ты, надеюсь, уже умом дошел?

– Ну что ты!
– всплеснул руками Витольд, едва не снеся бокал со стола.
– Каждый день вижу в штабе полка имперских свиней, я был уверен, это их происки.

– А ты разуверься и головой подумай.

– Я слишком молод, чтобы разувериться, хотя в наш жестокий век...

– Витольд, ты путаешь меня с кем-то из своих девиц. Прекрати паясничать, я слезу не пущу. Ее преследует кто-то из своих. Кто-то, более влиятельный, чем она сама.

– Государя и Создателя следует исключить?

– Думаю, да. Последний вообще нечасто балует нас вниманием.

– В тебе заговорил рэдский святоша.

– А в тебе - калладская свинья. Хватит пить.

Витольд мысленно поздравил себя. Эрвин явно завелся до последней крайности, но хотя бы разговаривал, а не вспоминал Кейси или чем он там еще себя изводил.