Дверь начала приоткрываться.

10

День Эдельвейса начался отметкой "погано" - еще когда в девять утра стали поступать первые сообщения о странных группках людей на Литейном, крайне дезорганизованные и бестолковые, но когда агенты не смогли перевести поход к кесарскому дворцу в нелюдской погром или на крайний случай в грабеж лавок обычными средствами, все стало не просто "погано", а "крайне погано". Эдельвейс все утро матерился как сапожник, раздавая распоряжения тем немногим агентам, которые еще хоть что-то соображали. Это было не более целесообразно, чем тушить лесной пожар с одним ведром воды, к тому же дырявым, но за ничегонеделанье в такой ситуации он бы выдавал даже не увольнения, а пули в лоб, так что бегал как миленький и пытался работать.

Часть толпы все же к дворцу не потащилась - спасибо платному агенту Мелиссе по кличке "Пышка", голосистой бабе, доносящей частично ради денег, но более - по зову сердца. Человек сто пятьдесят орать к мучному складу - к сожалению, пустому - она увела. Увы, в сложившейся ситуации это была капля в море.

Толпа перла к дворцу целенаправленно - это стало понятно около половины одиннадцатого утра. Причины массового самоубийства тоже сделались понятны - люди хотели есть - но не было понятно, почему всех эта мысль посетила именно сегодня. И еще непонятно, какого беса эшелон с хлебом, чудом выпрошенный из Виарэ для столицы и ожидавшийся сегодня утром, потерялся где-то на запасных путях под Кальдой, и что вообще происходило с юго-западным отделением калладской железной дороги. Но, так или иначе, хлеб, который у регента комендант столицы выбивал прямо-таки с истерикой, каплями от сердца и угрозой застрелиться и уволиться разом прямо за дверьми, не прибыл.

Эдельвейс мог бы понять этих людей, если бы не одно маленькое "но" - голода в столице еще не началось. Через неделю-две - да, мог начаться, но и там толпы бросались на стены не в первые дни. Сейчас же хлеб у булочников еще оставался в достаточном количестве. А жандармы ревностно следили, чтобы его не припрятывали до лучших времен и выкладывали на прилавки. Торговцы кривили морды и звали их всякими словами, однако исправно выкладывали. Цены держали на довоенном уровне, если стояние на границе Рэды следовало называть войной.

Но все почему-то сорвались с цепи именно в этот день, в солнечную и ясную пятницу, двадцать второго сентября.

По большому счету, это даже не было делом Эдельвейса: он и его небольшой отдел занимались исключительно делами неграждан, а конкретнее - порфириками. Вот уж вряд ли это организовали они, и вообще в столице отродясь столько порфириков не нашлось бы, чтобы закатить нечто подобное. По уровню организации происходящее тянуло на чью-то неплохо проплаченную акцию, которую провернули профессионалы.

Отец явно нервничал. Насколько понял Эдельвейс, дело было в том, что Вету не могли прочитать вероятности, а главный Вету где-то загулял и не возвращался в штаб, за ним послали, но его не оказалось по адресу, в общем - бардак и кошмар агента охранки. Его заместитель, Майлз, очень толково отправлял людей на поиски блудного мага и уверял Винтергольда, что волноваться не стоит и все образуется.

В половину двенадцатого - когда сомнений, куда толпа прет, уже не осталось, зато стало меньше пятеркой городовых, насмерть забитыми ей по дороге - к зданию Третьего отделения примчалась коляска, запряженная великолепными белыми рысаками. Оттуда, сияя на солнце орденами и наградами, выступил генерал Вейзер. Генерал клялся и божился, что располагает чрезвычайно важной информацией и что, если его немедленно не примут, жизнь наследников окажется в опасности, поскольку во дворце - о ужас!
– заговор.

Орать о заговоре во дворце перед всей охранкой мог только законченный придурок - это понимал каждый, у кого имелись хотя бы минимальные мозги.

К тому же, насколько Эдельвейс знал, половина Вету уже была поднята по тревоге и отправлена во дворец. Если детям кесаря и вправду что-то угрожало - хотя лично Эдельвейс не представлял, как лавочник может насмерть забить кесаревичей скалкой на удельной дистанции в несколько километров - то они уже оказались под защитой. Вторая группа Вету должна была утихомирить толпу. Об этом отец с большим раздражением распорядился еще утром, когда не обнаружил кого-то на месте.

Эдельвейс Вету в лица не знал и в жизни не видел. Людей, которые вообще их видели, можно было пересчитать по пальцам. Маги квартировались в другом месте, но где именно - доступа к информации такого уровня у него не имелось, а отец в редких приватных беседах работы не касался.

Вейзер, упорно орущий про заговор, который проморгали все, кроме него, прорвался-таки в кабинет Винтергольда-старшего. Слушать этот бред у Эдельвейса не было ни времени, ни желания, ни, конечно же, разрешения, так что он сидел в своей каморке, которую кабинетом можно было назвать с некоторой натяжкой, и пил третий за утро кофе. Рука болела, в голове шумело.

К его несказанному удивлению, через четверть часа в его голубятню - угловую комнату на последнем этаже пятиэтажного здания, которую голуби и впрямь нежно любили, в качестве доказательства загадив весь подоконник - изволил заглянуть отец собственной персоной. Эдельвейс встал и отвесил короткий поклон.

– Кофеем угощаешься?
– безмятежно поинтересовался старший Винтергольд, щуря глаза, как кот.

– Да.

– И как, позволь узнать, поживают вампиры?

– Как и ведьмы с бесами - не существуют.