Тем не менее Брод часто искал совета Кафки, когда сталкивался с превратностями юношеской любви. Так, в 1913 году Брод увлёкся Эльзой Тауссиг, будущей переводчицей с русского и чешского языков на немецкий. Кафка отметил, что «я сильно поощрял Макса и даже смог помочь ему определиться». Но после их помолвки Кафка заметил, что «когда всё было сказано и сделано, он фактически отдалился от меня».

Словом, это была не просто дружба, а литературная взаимосвязь между двумя совершенно разными типами людей – между гениальным писателем и писателем «вкусовщины», который признавал гениальность первого, но не мог её разделить. В этих запутанных взаимосвязях возникает ряд вопросов: как Кафка воспринимал произведения Брода? И был ли Брод случайным спутником литературного творчества Кафки или каким-то внутренним движителем его писаний?

Как бы то ни было, Брод по крайней мере в одном смысле считал себя Zwischenmensch – посредником, балансировавшим между немецкой, чешской и еврейской культурами и, следовательно, настроенным на каждую из них. «Там, где встречаются три культуры, – говорил он, – быстро возникает взаимопонимание». В то время, когда Прага, по выражению Энтони Графтона, стала «европейской столицей грёз космополитов», Брод занял место главного litterateur в культурном котле, известном как Пражский круг. (В Праге «на десяток немцев приходилась дюжина литературных талантов»14 – заметил как-то пражский художественный критик Эмиль Фактор.) Брод, в юном возрасте опубликовавший произведение под названием «Вундеркинд», рано заявил о себе как о многогранном поэте, романисте и критике – не говоря уже о таких его качествах, как предприимчивость и коммуникабельность. Начатая тогда карьера впоследствии принесла ему признание самого успешного пражского писателя своего поколения. Райнер Штах отмечает, что в возрасте 25 лет Брод уже находился на уровне Германа Гессе, Гуго фон Гофмансталя, Томаса и Генриха Маннов, Райнера Мария Рильке и других ведущих литературных светил. Вот что писал в 1912 году 27-летний литератор и журналист из Праги Эгон Эрвин Киш, который посетил кафе в лондонском Ист-Энде, где собирались говорящие на идише люди:

Брод был невероятно плодовитым автором (едва ли не графоманом), тогда как Кафка таким не был. В списке опубликованных произведений Брода значится почти девяносто названий: двадцать романов, сборники стихов, религиозные трактаты, полемические заметки (человек по природе не задиристый, он называл себя «полемистом поневоле»), пьесы (в том числе на библейские сюжеты о царице Эсфирь и о царе Соломоне), эссе, переводы, либретто, музыкальные пьесы для фортепиано и биографии. Собранные вместе, они представляют чрезвычайно богатую литературную биографию. (Только семь из этих многочисленных работ были опубликованы на английском.)

Брод как человек, склонный к поиску величия в других, первым попал под влияние неповторимой прозы Кафки, став первым свидетелем того, каким диапазоном выразительных средств и богатством воображения обладает его друг. Послушав, как Кафка читает свои ранние рассказы «Описание одной борьбы» и «Свадебные приготовления в деревне», Брод пишет: «У меня сложилось впечатление, что здесь говорит не обычный талант, а гений». (Брод с большим почтением прочитал черновой вариант «Свадебных приготовлений» своей будущей жене Эльзе.) После того как Кафка в 1915 году прочитал ему черновики двух глав своего романа «Процесс», Брод записал в дневнике: «Он величайший писатель нашего времени». Когда Брод читал черновики Кафки, у него не возникало чувства, будто он впервые видит подобный стиль письма; напротив, ему казалось, что он всегда был с ним знаком. Брод не подражал стилю Кафки, но изменился под его влиянием, а с какого-то момента стал относиться к Кафке с каким-то, как он сам признавал, «фанатичным почитанием». «Он стоял рядом со мной как спаситель», – напишет Брод в своих мемуарах.

Кафка также был первым читателем Брода и часто обращался к его произведениям за утешением. Так, в 1908 году он прочитал первую крупномасштабную работу Брода, авангардный роман «Замок Норнепигге: Роман безразличного человека». «Только твоя книга, – писал Кафка, – которую я, наконец, читаю, улучшает моё состояние».

Спустя два года Брод принёс Кафке черновик своего сборника поэтических произведений «Дневник в стихах» (Tagebuch im Versen, 1910). Кафка порекомендовал исключить из него около шестидесяти стихотворений.

Восхищение, которое Кафка испытывал перед энергичностью и инициативностью Брода, росло вместе с недоверием к самому себе. Для иллюстрации возьмем, к примеру, запись в дневнике Кафки от 17 января 1911 года, когда ему было 27 лет.

Осенью того же года Кафка и Брод начали совместно писать роман, который должен был называться «Рихард и Самуэль». Они уже опубликовали первую главу в пражском журнале Herder-Blatter, который редактировал их друг Вилли Хаас, но потом отказались от проекта. «Я и Макс, должно быть, в корне различны, – отметил Кафка в своём дневнике. – Как ни восхищаюсь я его сочинениями… тем не менее каждая фраза, которую он пишет для „Рихарда и Самуэля“, заставляет меня идти на уступки, которые я болезненно ощущаю всем своим существом»17. Три года спустя Кафка писал: «Макс меня не понимает, а когда он думает, что понимает, то он неправ».

Могло ли быть так, что Брод читал черновики Кафки и хотел сам быть их автором? Брод подозревал, что при всей своей плодовитости он в лучшем случае обладал вкусом и интуицией, но не способностью создавать настоящие произведения искусства. Как свидетель гениальности Кафки, Брод был вынужден зависеть от кого-то другого, а не от себя самого18.

Видимо, «нехудожники» пытаются материально завладеть тем искусством, которым они не могут обладать доподлинно. Неслучайно Брод, как мы увидим, с какой-то одержимостью собирал всё, чего касалась рука Кафки. Кафка, напротив, имел склонность всё выбрасывать. «Радость собирательства была ему недоступна», – пишет Райнер Штах.