Кестрель не знала, почему отец спрятался в тайной комнате. Она не знала, остался ли он там или ушел, как только часы зазвенели и Кестрель подняла голову на звук. Она знала лишь, что генерал пришел послушать ее игру. Такого еще не бывало.

Кестрель вдруг вспомнила: ей семь лет, и она еще не до конца оправилась от болезни, которая убила ее мать. Генерал решил съездить с дочерью за город. Она чуть не уснула в седле своего пони. На улице было свежо, и от холода Кестрель шмыгала носом. Отец повез ее на охоту. Он помог ей уложить стрелу и прицелиться, поправил локоть. Кестрель промахнулась, но отец ничего не сказал. Он сам подстрелил фазана, ощипал его и развел костер. Кестрель задремала у огня, а когда проснулась, то обнаружила, что лежит под горой мехов. Было темно. Волосы пропахли дымом и жареным мясом. Когда отец увидел, что она не спит, достал из седельной сумки каравай хлеба, разломил его и отдал дочери больший кусок.

Кестрель вслушивалась в тишину еще несколько мгновений, а потом положила руки на клавиши и начала играть. Она выразила в нотах воспоминание о том дне. Вплела в музыку девочку, которая покачивалась в седле; слабые легкие, полные мокроты; натяжение тетивы; теплый свет костра. Мелодия рассказала о том, как генерал, думая, что дочь спит, заправил ей за ухо упавшую на лоб прядку и поплотнее закутал в меха. Кестрель тогда была совсем маленькая и называла его папой.

Музыка рассказала о том мгновении, когда она открыла глаза и отец отвел взгляд. Ее руки до сих пор помнили, как сжимали половинку каравая.

Через несколько дней Кестрель отправилась в галерею. Увидев там отца, она замерла. Генерал смотрел в окно, не обращая внимания на собранные здесь произведения искусства. Когда Кестрель вошла, он обернулся.

— Я слышал, ты ходишь сюда каждый день, — начал он. — Хотел поговорить с тобой наедине.

Они избегали друг друга с тех пор, как часы выдали присутствие генерала в потайной комнате.

— Мог бы просто прийти в мои покои, — пожала плечами Кестрель.

— Мне стало интересно, что такого ты нашла в этой галерее. — Отец подошел ближе. Звук его шагов эхом разлетался под сводами зала.

— Ты и так все прекрасно знаешь.

Сколько раз он называл ее любовь к музыке слабостью? Предупреждал: гэррани тоже восхищались искусством, и посмотри, где они теперь. Они забыли, на что способен меч.

Генерал нахмурился, морщинки на лбу стали глубже. Он отвел взгляд от коллекции картин и скульптур и тихо произнес, глядя на Кестрель:

— Твоя мать прекрасно играла на фортепиано.

— А я?

— А ты еще лучше.

— Я рада, что ты пришел послушать.

Он вздохнул:

— Проклятые часы.

— А мне нравятся. Носи и дальше. Они помогут тебе быть честнее.

— Подслушивать вот так — недостойно.

— А если бы я тебя пригласила? — спросила Кестрель.

— Ты не приглашала.

— Приглашала. Я много лет просила тебя об этом.

Отец промолчал.

— Приглашение по-прежнему в силе.

Он едва заметно улыбнулся.

— Покажешь мне свои любимые? — попросил он, обводя рукой экспонаты галереи.

Кестрель едва не забыла, зачем пришла. Отодвинутые подальше мысли о Тенсене, главном гидротехнике и императорском лекаре вернулись. Страх вонзился в душу иглой, сделал стежок и туго затянул нить вины.

Отсюда Кестрель даже не видела картину, которая для нее теперь навсегда была связана с Тенсеном. Она висела в глубине галереи и с такого расстояния казалась фиолетовым квадратиком.

Кестрель изо всех сил старалась не подпускать к ней отца. Она показала свою любимую алебастровую чашу, бронзового рыбака, который держал рыбу с лазуритовой чешуей, фарфоровое яйцо с востока, внутри которого пряталась девочка-воительница. Но отец заметил картину.

— Помню, — произнес генерал. — Это я привез ее императору.

Он подошел поближе. Кестрель, от страха потерявшая дар речи, тоже приблизилась — выбора не было. Если сейчас попытаться отвлечь отца, он что-нибудь заподозрит.

На раме картины лежал мотылек. Сердце Кестрель заколотилось. Генерал начал рассматривать пейзаж.

— Здесь она смотрится не так, как в том особняке на юге.

Он, похоже, не заметил хамелеоновую моль. А если заметит, что подумает? Неужели ничего? Трудно было представить: то, что так много значит для Кестрель, для отца может быть сущим пустяком. Старательно изображая спокойствие, она спросила:

— Тебе нравится картина?

Генерал лишь пожал плечами.

— Императору нравится. — Отец отвел взгляд от холста. Кестрель беззвучно выдохнула. Потом он снова заговорил, и эти слова заставили ее устыдиться радости, которую она испытала. — Я знаю, ты не хочешь, чтобы я ехал на восток. Не стану лгать, Кестрель, мне нужны сражения. Но в последние годы у меня есть очень важная причина. Я делаю это не только ради чести. — Его светло-карие глаза внимательно смотрели на Кестрель. — Ты родилась через несколько месяцев после Верекса. Я бы не стал заставлять тебя выйти за него замуж, но надеялся. Отправляясь в бой, я мечтал о том, как ты унаследуешь империю. И когда ты сама выбрала принца, я понял: это судьба.