– - Хотя бы против миллиардов, -- сказал Карапчевский.
– - Делай, что должно, и будь, что будет.

– - Вот именно, -- неожиданно согласился Гуров.
– - Делай, что должно...

Тут он умолк и прислушался. Я не слышал никаких звуков. Только деревянные птицы, висящие на нитках, покачнулись, тихо стукнулись крыльями, потом клювами.

Гуров вскочил и выбежал в ту дверь, куда в прошлый раз выставил мои грязные ботинки. Дверь осталась открытой. За ней был коридор, а справа виднелась лестница наверх.

Гуров позвал нас. Мы взбежали по лестнице. Это была лестница башни. Она вела на мост между двумя домами цитадели. Мост был похож на деревянную дорогу -- тот же сплошной настил. Только сбоку везде были перила, украшенные узором.

Отсюда открывался вид на всё поселение. Дома-кораллы, дома-кристаллы росли из земли. Как будто по равнине рассыпали огромные кубы, пирамиды, многогранники. Это тоже был абстрактный узор, состоящий из линий, плоскостей, углов, фигур... Река сливалась с местностью, воды не было видно. Но хорошо был виден другой, крутой берег -- с многоярусной набережной и старинными особняками. Дальше всё расплывалось.

Пока мы сидели у Гурова, туман рассеялся. В воздухе чувствовался свежий запах озона. С севера в сторону реки мчались тучи густого чёрно-фиолетового цвета, на горизонте сверкали зарницы. В спину дул сильный ветер, и в рубашке мне было холодно.

Перемена погоды была не самым главным зрелищем. Главным были горящие дороги. Две огненные ленты тянулись от поселения кхандов к реке. От них по траве расходились волны огня. На наших глазах огненные ленты сливались в одну стену огня. Точнее, в одну стену дыма. Огонь и дым вместе с тучами двигался к реке.

Улицы между домами были заполнены кхандами. Одни тушили загоревшиеся крайние дома, другие бежали к дорогам, третьи звали соседей на помощь. Никогда не видел столько кхандов вместе. Не думал, что здесь живёт столько кхандов.

Гуров и Карапчевский побежали внутрь дома. По лестницам и площадкам мы вышли на улицу. Не на центральную улицу, по которой пришли, а на боковую. Здесь было относительно пусто. По центральной же улице валили и валили кханды.

Прямо перед нами был вход в узкую улочку. Из неё выскочил незнакомый кханд. Борода у него была не по-кхандски жидкая. Жиже моей. Только усы и отдельные волоски на подбородке. Кханд с жидкой бородой оглядел Карапчевского и меня и сказал Гурову одно слово:

– - Поймали.

Гуров не переспрашивал. Видимо, он сразу догадался, кто и кого поймал.

– - Идите пока в дом, -- сказал он Карапчевскому и мне.
– - Ждите моего прихода.

– - Семён Кириллович, я всё понял, -- сказал Карапчевский.
– - Я не допущу...

Гуров ничего не сказал и нырнул в улочку. Кханд с жидкой бородой снова нас оглядел, потом нырнул вслед Гурову. Карапчевский направился за ними. Я -- за Карапчевским.

Улочка заросла крапивой в человеческий рост. Листья её были пыльные, сухие, но жглись, как раскалённый утюг. Из-за очередных крапивных зарослей я не заметил, как улочка закончилась. Я чуть не выпал на краю большой площади, со всех сторон окружённой заборами и стенами. С центральной улицы этой площади нельзя было увидеть. С моста же я не обратил на неё внимания, увлечённый видом огня.

Я увидел спины многих кхандов. Гуров и Карапчевский протиснулись между спинами и там потерялись. Кханды кричали что-то неразборчивое. В руках у некоторых были палки, топоры, лопаты.

Не успел я ничего выяснить, как кто-то заорал: "Ещё один!". Чьи-то сильные руки схватили меня и повалили на землю. "Бей! Бей!" -- кричали разъярённые кханды.

Первый удар был ногой в лицо, другие -- в живот, в грудь, в спину. Кто-то огрел меня по руке палкой. Я не мог отбиваться и не мог защищаться. Я даже не мог встать. Я только пытался прикрыть голову и пах. Меня не столько били, сколько одновременно проталкивали, протаскивали, волочили в центр площади и центр толпы.

Удары стали наноситься реже. Вокруг меня образовался небольшой свободный круг. В этот круг вбежал чёрный, лохматый медведеподобный пёс. Голова его была чуть прижата к земле. Оскал обнажал белые зубы. Откуда-то из самого нутра пса исходил низкий рык.

Кханды перестали меня бить и расступились. Пёс подошёл ко мне, убрал оскал и посмотрел мне в лицо своими умными глазами. В них было всё то же выражение: ай-ай-ай, ну, что за растяпа!

Он отвернулся, снова напрягся, рык перерос в три коротких лающих звука. Затем он замолк. Грязной окровавленной рукой я опёрся о его твёрдую, как бревно, спину и поднялся. Ссадины, синяки, но руки-ноги двигались. Даже из носа кровь не шла.

Пёс вёл меня через толпу. При нашем проходе кханды меня пропускали. Один раз кто-то начал: "Ещё один!.." В ответ раздался нутряной рык. Крик прервался.

Ближе к центру крики становились всё тише, а лица всё мрачнее. В самом центре, в окружении толпы кхандов находились три фигуры.

Босой Гуров медленно-медленно покачивал головой, как добрый дедушка, который укоряет расшалившегося внука.

Позади него стоял Карапчевский в почти боксёрской стойке. Левая нога впереди, кулаки сжаты, но руки подняты только до пояса.