Лера была тут задолго до меня – почётный клиент, фотомодель, практически знаменитость. Мы были ровесницами, но она в свои двадцать два года успела многого добиться. В «Илирии» к ней относились трепетно. Пылинки сдували. Она тратила уйму денег, не требовала невозможного и совсем не вредничала. После йоги заходила в наш бар, садилась за столик у окна и всматривалась вдаль. Прямо как сейчас.

Наше незримое единение разрушается самым варварским образом – у меня в кармане звонит телефон. Картинка перед глазами рассыпается, столики оказываются на своих местах, а бокалы – передо мной. Я тянусь за трубкой и принимаю вызов, не глядя. Кроме мамы звонить некому.

– Почему ты ещё не дома? – спрашивает она.

– Много работы, – вру я.

Мама пытается разузнать подробнее, сыплет вопросы привычным монотонным голосом. Хочется запустить телефон в стену и растоптать каждый из сотни кусочков, на которые он разобьётся.

– Скоро буду, – прерываю я этот навязчивый допрос.

– Я волнуюсь.

– Повторяю, всё в порядке! – Я зажмуриваюсь и сжимаю свободную руку в кулак. Ногти впиваются в ладонь. Сразу становится легче.

– Детка, возвращайся скорее, – крушит меня мамин голос.

– Перезвони через пять минут, – вспоминаю я спасительную фразу. Нажимаю на красную кнопку и открываю глаза.

Леры нигде не видно, окно закрыто, шторы задёрнуты. Почему она ушла? Слишком быстро… непривычно быстро… Голова пухнет, стены отдаляются. Девицы за ближним столиком громко визжат, потом смеются, будто квохчут. Их ярко-накрашенные губы кривятся и растягиваются. Омерзительное зрелище. Они совсем не такие, как Лера. Совсем не такие, как я. Мы с ней – принцессы, а принцессы мало говорят, много улыбаются и часто моргают. А ещё всё делают красиво – даже плачут.

Я отворачиваюсь от гадких девиц и прячу телефон в карман. Ко мне приближается Виталик – большой и важный, со стопкой буклетов в толстых руках.

– Ты ещё здесь? – удивляется он. – Отлично, разложи вот это на стенде в приёмной.

Виталик кидает стопку мне. Едва успеваю её поймать. Она тяжелая и тянет вниз. В приёмной оказывается пусто, светло и чисто. Стоит подойти к стенду, как снова звонит мама. Принимать вызов не хочется. Я знаю, что она никогда, никогда не будет разговаривать со мной нормально, сколько бы времени не прошло. Успокаиваюсь, вдыхаю глубже. Перекладываю буклеты в одну руку, второй беру телефон и произношу по словам:

– Хватит. Меня. Контролировать.

– Что с тобой? – строго интересуется мама.

– Я вернусь, как освобожусь.

– Ты принимала сегодня свои лекарства?

– Перестань постоянно меня об этом спрашивать!

– Детка, не сердись. Чем ты сейчас занимаешься?

– А ты как думаешь? Режу себя на мелкие кусочки! Крошу в винегрет! Что же ещё?

– Думаю, ты слишком много пережила, – говорит она совершенно беспристрастно. – Давай съездим отдохнуть? Куда-нибудь на море…

– Прекрати со мной так разговаривать! Я не сумасшедшая!

Сбрасываю вызов и пытаюсь устоять на ногах. Тщетно. Кулер в углу булькает, потолок пузырится, рисунок на обоях рябит. Буклеты шлёпаются на пол, комкают тишину в бумажные шарики и заполняют приёмную противным шелестом. В глазах прыгает пятно – огромное, плотное, невнятного грязного оттенка. Телефон ревёт, пожирая пространство истошными воплями. Я с силой вжимаю красную кнопку и держу до тех пор, пока телефон не гаснет, а палец не начинает ныть. Цветастые пятна перестают мельтешить, и я чётко вижу перед собой страницы с красивыми картинками. Рекламные лозунги усеяны прозрачными каплями, маленькими и выпуклыми. Я смотрю на них и понимаю, что сижу на коленях и плачу. Глянцевая бумага – это хорошо. На ней ничего не расплывается, ни слёзы, ни вода, ни кровь…

Сзади цокают каблуки, уверенно и знакомо. Я оборачиваюсь и вздрагиваю. Неужели…

Так и есть – она. Будто живая. Почти настоящая. Рядом со мной. Близко, предельно близко. Можно протянуть руку и дотронуться…

– Ты в порядке? – спрашивает Лера, и этот ненавистный вопрос вдруг становится самым прекрасным на свете.

Я лишь моргаю. Раньше она со мной не говорила, никогда, даже до смерти. Хочется ответить, но слова застревают в горле. Существует поверье, что с призраками разговаривать нельзя. Не помню, почему, зато помню – нельзя, и точка. Хотя стоять спиной вроде тоже опасно. А именно оттуда она и пришла.

– Соня, ответь, – настаивает Лера.

Откуда ей известно моё имя? Да мало ли откуда. В конце концов, не зря я её вижу. Только я, и больше никто.

– Не плачь, мы быстренько всё приберём. Ты меня не помнишь? Я часто тут у вас бываю, меня зовут Лера.

«Ле-ра…» – эхом раздаётся в голове. Она нагибается и сгребает буклеты в кучу. Её волосы касаются пола, пальцы расправляют непослушные страницы. Пока мы распихиваем буклеты по кармашкам стенда, я не свожу с неё глаз. Хочется остановить время, натянуть до предела, как детскую прыгательную резинку, и держать, наслаждаясь каждым мигом. Но секунды тикают, резинка лопается и больно щёлкает по носу.