Михей некоторое время постоял в задумчивости, а затем мрачно произнёс:

– Тут… самое худшее напрашивается… Такое мог сотворить только зверь… с повадками человека.

– Бес, что ли какой?

– Даже дюжина бесов такого не содеют. И простой смертный на такое не способен. А вот зверь или дьявол… с человеческим коварством… и обличьем… Одним словом, есть такая нечисть кровожадная.

– И что это за нечисть такая? – Голос пана Ружевича был полон тревоги.

– Ну… что-то похожее на оборотня… на волколака, по-местному. Но не совсем.

– Что значит «не совсем»? – допытывался пан Ружевич.

– Это непросто объяснить… ну, например… – Михей призадумался, но ничего путного в голову не шло. – Да черт его знает. Я сам только несколько раз и слышал о таком чудовище. Крайне редкая тварь. У этого дьявола… или человека… все признаки зверя, а вот лютует он по хитрости людской. С виду это может быть самый обыкновенный человек, а внутри – хищник, да ещё и знающий колдовство, раз днём может напасть. Одним словом, оборотень… с колдовсими способностями. Такого даже сами черти страхаются. Больше ничего не могу сказать…

Панас, как всегда, не утерпел, и с его языка самопроизвольно слетели слова:

– Ты и так уже багато о себе рассказал.

Сразу после трагического случая с Буслаями Домаш Евсеич, как староста, собрал сход селян и настрого предупредил всех об осторожности. Просил, чтоб без крайней нужды в сторону Волчьего мха не совали носа, а также предложил определить дни, по которым, собравшись большим числом, люди могли бы сообща выбираться из Берёзовки. Селяне живо соглашались и были безмерно благодарны Домашу Евсеичу – единственному человеку, давшему по-настоящему толковые советы.

Власти, взяв под надзор расследование чудовищного преступления, кого только не присылали в Берёзовку: и урядники с приставом, и священники различных санов, и в штатском какие-то люди наведывались. И все они с опасливым недоверием выслушивали рассказы, которые за короткое время невероятно обросли домыслами и выдумками. Приезжающие просто мурыжили расспросами да допросами Ефимку Асташова. Но всё обошлось, ибо за бедного хлопца горой встал мельник Домаш Евсеич, раскрывая нелепость наговоров некоторых селян. Видя тщетность попыток докопаться до истины, люди в штатском даже пытались разговорить Лукерью, которая так и не пришла в себя. Как ни старались разобраться в этом деле, всё было безрезультатно. Не найдя правдоподобных объяснений и не придя к какому-либо вразумительному заключению, эти божьи слуги и государевы люди лишь разводили руками и в недоумении убирались восвояси. Однако, наслушавшись рассказов о проклятом урочище, убирались из Берёзовки уже по Припяти.

Гибель Буслая оставалась тайной за семью печатями – тайной, пугающей полешуков необъяснимым тревожным предчувствием. Но больше всех волновалась Настя. И не столько из-за объявившегося лиха в Волчьем мху, сколько за сына. А тут и ещё беспокойства добавилось: заприметила она заинтересованные взгляды свёкра на себе, со страхом заприметила. Он лет десять волком косился да сторонился и сына своего Никиту и её. А как не стало Никиты, так и начал вдруг при встрече одаривать невестку пристальными взглядами, от которых ту аж в дрожь бросало. Волнения Насти цвели не на пустом месте! Вышла когда-то крайне неблаговидная история у неё со свёкром…

Настя была единственной дочкой в семье Григория Чигиря (Гришака) – остальные были хлопцы, три брата. Младше сестрёнки был только Василь, Микола был средним, старший – Прохор. Настю в семье все любили, и родители частенько с умилением повторяли: «У нас три сыночка и пригожуня дочка». Не сказать чтобы Настя в детстве была такой уж красавицей, но вот в пору юности стала девицей завидной.

Восемнадцать лет назад эта завидная девица вышла замуж за гарного хлопца Никиту из небольшой деревеньки Берёзовка. Женились молодые, можно сказать, по любви и стали жить в хате свекра. Здесь же, кроме самих хозяев и их незамужней дочки, теснились ещё две семьи старших братьев мужа да едкая старуха – мать свёкра. Молоденькая в то время девушка попала в большую, но весьма не дружную семью. Свёкор был нрава крутого и держал сыновей и их семьи в ежовых рукавицах. Может быть, именно поэтому хозяйство ещё и держалось на плаву. Домочадцы старались всячески угодить батьке и норовили исподтишка опорочить других, что вызывало в общей семье склоки и частые ссоры. Насте, привыкшей к другому семейному укладу, всё здесь было в тягость. Но самое постыдное, с чем она тут столкнулась и что своей непристойностью просто ввергло её в мерзкий ужас – это снохачество7.

Для деревенского образа жизни, где всему головой был батька, во многих семьях снохачество было едва ли не обыденным явлением. Безусловно, и закон и церковь осуждали такое греховное кровосмешение, да и сами крестьяне считали это большим грехом, но! ни в коем случае не преступлением. А посему снохачество и продолжало процветать.

Склонить невестку к сожительству для ещё моложавого свёкра не составляло особого труда: сначала уговоры, посулы лёгкой работы, подарки, затем в ход шли придирки, самая тяжёлая и непосильная работа, угрозы, нередко с побоями. Обычно такая целенаправленная осада быстро давала результат.

Как это ни дико сравнивать, но во многих крестьянских семьях царил настоящий стадный закон природы: самый сильный «самец» обладал почти всеми «самками». Остальные «самцы» – кто чего достоин! Этому немало способствовали и языческие корни, и невежество самих крестьян. Хотя по тому же закону природы можно наглядно привести уйму примеров, когда среди животных и птиц образовываются пары на всю жизнь, и многим людям не мешало бы в некоторых случаях брать пример со зверей!

В Берёзовке жило немало семей, в которых крестьяне женили своих сыновей в четырнадцать-пятнадцать лет, беря им в жёны девушек на три-четыре года старше. После такого брака в крестьянской семье появлялась здоровая крепкая работница, а сын как был подростком, так и оставался им ещё несколько лет. И уж в свои сорок-сорок пять батька не упускал возможности воспользоваться неопытностью сына. В таких условиях молодой снохе поневоле приходилось избирать выгодную для себя житейскую и жизненную стезю.