– Хоботов, Петренко, Сидоров, за мной.

А сам, выхватив пистолет, двинулся в пустующее здание телеграфа. Короткий разгон. И дверь открывается внутрь. Частично. Так-то, обычно, ее открывают наружу. Но Максим ее вынес, выломав. Хлипкая оказалась. Декоративная. С окошком. Разбитое стекло зазвенело, падая на пол. Но поручик, прикрывшись рукавом кителя, избежал порезов.

Внутри находилась только дежурная смена.

Взрывы и весь этот шум их, конечно, взволновали. Но реакция оказалась правильной, уставной. То есть, они сосредоточились на своей работе, ожидая, что сейчас полетят телеграммы.

– H"ande hoch! – Рявкнул Максим и выстрелил в потолок из пистолета.

Несколько секунд замешательства и старший смены метнулся к кобуре.

Бах!

Пуля пробила ему голову, обрызгав кровью беленую стену и стоящего подле дежурного офицера ефрейтора. Тот вздрогнул, но выдержал и медленно поднял руки. Его коллега последовал этому здравому примеру.

– Сидоров – забрать у них оружие.

– Есть забрать оружие! – Гаркнул боец и бросился противникам.

– Болван! – Раздраженно крикнул Максим. – Не закрывай их от нас. Они ведь тобой могут как щитом прикрываться!

– Понял! – С легким волнением ответил Сидоров и сразу же исправился.

– Лев Евгеньевич, сообщите, что им надлежит передать срочную телеграмму.

Немцы, выслушав Хоботова, пожали плечами и кивнули.

– Отлично! – Произнес Максим, сел и кратко набросал текст. Если бы эти двое отказались, импровизация не сработала бы. А так… Почему нет? Сам то, увы, он телеграфным ключом работать не умел. И никто в его команде тоже.

– Лев Евгеньевич, я прошу вас перевести этот текст, - подал он прапорщику лист бумаги, когда закончил.

– Вы серьезно? – Пробежавшись по строчкам, ошарашено переспросил Хоботов.

– Конечно.

– Но…

– Лев Евгеньевич. Это очень важно. Мы вводим противник в заблуждение и заставляем делать неверные выводы. И, как следствие, поступки. Вы понимаете? Одна бумажка может ударить по противнику сильнее сотни тяжелых гаубиц.

– Вы знаете, мне это не нравится… но… - произнес недовольный Хоботов и взяв карандаш, занялся переводом текста. Ничего хитрого там написано не было:

«Срочно! Предательство! Русские захватили телеграф и радио в Кенигсберге. Многие форты пали. Комендант убит. Управление обороной дезорг…»

Именно так. Послание, было оборвано на полуслове.

Максим забрал у Хоботова листок и протянул его оператору. Тот принял его. Пробежал глазами текст. Побледнел. И что-то залопотал.

– Он не станет передавать этого текста, - констатировал Хоботов, видя, как распинается ефрейтор.

– Спроси, они оба умеют работать телеграфным ключом?

– Да, Максим Федорович, оба, - ответил Лев Евгеньевич, не спрашивая. – Это же дежурные телеграфисты. А тот офицер – начальник дежурной смены.

– Ясно, - произнес поручик и, вскинув пистолет, вышиб мозги тому немцу, что выступал. А потом переведя взгляд на последнего оставшегося в живых телеграфиста, мило улыбнулся и кивнул на листок.

Лев Евгеньевич сдержался. Максим Федорович прямо почувствовал, как философа зацепило. Но он сдержался. Молодец. А вот второй дежурный телеграфист, не смог справиться с собой. Хладнокровный расстрел коллеги подкосил его твердость. Поэтому, сглотнул комок, подошедший к горлу, и притянув к себе листок, он заработал ключом. Очень так характерно. Сразу было видно, что послание передавалось в явно непростой, нервной обстановке. Дергается. Сбивается.

Но вот он замер, отбив последнюю букву.

Хоботов кивнул, подтверждая факт передачи. Юный служащий телеграфа вел пальцем по буквам, опасаясь сбиться в столь нервной обстановке.

Закончив, парень демонстративно убрал руки от ключа и, взглянув на поручика, вздрогнул, уставившись в дуло пистолета.

– Максим Федорович, - тихо пискнул Хоботов. – Не надо.

– За то, что он передал, его свои расстреляют.

– Пусть. Пусть свои.

– Хорошо. Сидоров.

– Я!

– Связать и закрыть в той подсобке.

– Есть связать и закрыть! – Гаркнул боец и бросился выполнять приказание. Телеграфист, поняв, что его убивать не станут как-то сразу обмяк и вяло улыбнулся. Само собой, не оказывая никакого сопротивления рядовому Сидорову.

– Скажешь, что тебя связали и закрыли сразу, - произнес Хоботов на немецком в спину телеграфисту, выражая свой интеллигентский протест слишком уж жестким методам командира. – Ты ничего не видел и не слышал. Пусть думают, что мы сами все передавали. А еще лучше, пусть думают, что передавали не из этого узла.