Вот так и вырастали из приличных поварят Зевс знает какие Гомеры, и развивался городской фольклор. Потом, конечно, изобрели письменность, интернет, инстаграм и доставку пиццы, поэтому практическая надобность в стихах отпала, но в память о происхождении поэзии некоторые поэтические произведения и сейчас называют «пирожками».

— Такие, вот, рудименты и атавизмы, дорогие радиослушатели, но многим нравится. А в студии у нас сегодня историк и краевед Дмитрий Пурсон. Он расскажет вам новые, то есть хорошо забытые старые городские легенды. Встречайте!

Возрастом слегка за полтинник, седой и благообразный, с аккуратной бородкой, Пурсон напоминал мне полковника Сандерса с рекламы известной сети кафешек, специализирующихся на продаже обжаренных куриных запчастей.

— Здравствуйте, Дмитрий, наши слушатели всегда ждут ваших интересных рассказов о родном крае. Тем более что никакого другого у них теперь и нет. Что вы припасли для них сегодня?

— Здравствуйте, Антон, сегодня я хотел бы рассказать историческую легенду, связанную с нашим городом Стрежевым. Большинство историков считают ее вторичной, производной от знаменитой легенды о граде Китеже, но никто не отрицает, что она отражена в историческом документе, подлинность которого не вызывает сомнений.

Эта история записана монахом Троицкого монастыря, игуменом Феодосием, и сам летописец был уверен в ее подлинности, хотя писал с чужих слов. Она относится к началу семнадцатого века, наиболее вероятная датировка — июль, 1610. Стрежев находился немного в стороне от событий, разворачивавшихся вокруг Смоленска 14 , но однажды тысячный литовский корпус под командованием Гонсевского подошел под стены городской крепости. Поляки и литовцы, входившие в это войско, разграбили ближние села, а посады, по решению городского воеводы, горожане сожгли сами, чтобы осаждающие не нашли там укрытия. Жители укрылись за стенами, воевода распорядился на время осады отменить все наймы и обязал домовладельцев принять у себя посадский и окрестный люд. Крепостица была старая, запасы продовольствия невелики, а артиллерию составляли две казнозарядные кулеврины со скудным огневым припасом да несколько древних картечниц. Все понимали, что город обречен, но воевода и земство решили ворот не открывать и не сдаваться. Решение героическое, но с военное точки зрения самоубийственное. Видимо, горожане надеялись, что захватчики не будут осаждать небогатый городок слишком упорно, а, встретив сопротивление, уйдут своей дорогой. Однако ожидания их не оправдались — тридцатифунтовые осадные пушки Гонсевского быстро разносили полудеревянные засыпные укрепления городского кремля, а бомбы восемнадцатифунтовых гаубиц вызвали внутри пожары. Первый штурм удалось отбить — выбитые северные ворота оказались предусмотрительно блокированы изнутри баррикадой из земли и бревен, замешкавшиеся перед ней поляки были встречены удачным залпом картечниц и отступили в беспорядке. Однако уже к вечеру первого дня осады стало ясно, что на следующий день стены падут…

Пурсон отхлебнул воды из стакана и продолжил:

— На этом моменте заканчивается подтвержденная историческая часть и начинается городская легенда. На ночном сходе земского правления, посадских и даточных людей, дворян и детей боярских, а также воеводы с присными мнения разошлись. Одни призывали поутру сдать город, в надежде уменьшить число жертв, другие резонно указывали на то, что разозленные потерями поляки все равно всех убьют, а город разграбят и сожгут, так не лучше ли пасть с честью, защищаясь? И никак они не могли между собой сойтись, но тут в помещение собрания зашел городской дурачок, юродивый Олеша. «Не бойтесь, люди божии, — сказал он, — и меня страшил завтрашний день, но просил я Богородицу, и явилась она ко мне, и сказала, что не желает она гибели нашей, и сей страшный день для нас не настанет, и будет по слову ее…». Сказал он так и ушел обратно на паперть, где сидел все дни. Подивились его словам собравшиеся, да так и разошлись, не договорившись ни о чем.

Однако наутро осаждающие с удивлением обнаружили, что разбитые вчера стены снова целы, обороняющиеся также многочисленны, и даже выбитые ворота стоят, как ни в чем не бывало. И снова ударили в стены чугунные ядра, полетели в город набитые порохом бомбы, но и в этот раз не смогли они до ночи взять крепость. Наутро же стены опять стояли целы, а побитые живы, потому что не попустила Богородица лютой гибели для людей православных. Тогда испугались поляки с литовцами, поняв, что высшие силы защищают от них Стрежев, свернули осаду и ушли восвояси, смущенные и растерянные от вида чуда сего. Земской же совет постановил с той поры, чтобы блаженных и юродивых в городе Стрежеве отнюдь не притеснять и обиды им не чинить, а относиться к ним с бережением, как к людям божиим…

Пурсон замолчал и откинулся на стуле, явно закончив историю.

— Относиться с бережением, значит… — сказал я задумчиво. — Понятно теперь, почему тут столько фриков…

— Традиция, — серьезно кивнул краевед.

— Действительно интересная легенда, Дмитрий, спасибо вам за рассказ. Параллели напрашиваются… А сами-то вы что думаете на этот счет? Сколько в ней правды?

— Ну… — Пурсон принял важный вид. — Со всей определённостью можно утверждать, что осада Стрежева была, и что город не был взят. Но по какой причине отряд Гонсевского прекратил приступ и вернулся к Смоленску… Боюсь, у нас нет иных исторических материалов, кроме записи игумена Феофана. Смутное время, архивы горели вместе с городами… Сам Феофан в предисловии кратко сообщает, что «писано по сказкам достоверных видоков», то есть надежных очевидцев. Запись сделана именно «к вящей славе Богородицы во человецех», сама осада мелкого городка польско-литовским отрядом в те годы была банальностью, не стоящей листа пергамента. Поэтому можно предположить, что некие странные обстоятельства ей сопутствовали. Разумеется, монах трактовал их в своей картине мира, а в какой еще?

— Но что же произошло на самом деле? — спросил я.

— Антон, вы неверно ставите вопрос! — краевед наслаждался ситуацией. Местные медиа не баловали его вниманием, считая историю слишком сухим и занудным предметом. Травмированные средним образованием региональные журналисты избегали всего, что напоминало им о школе. — Как историк, я вам скажу — никакого «на самом деле» в историческом смысле не существует. Даже если вы возьмете прекрасно задокументированные события новейшей истории, вы все равно получите не какое-то там «на самом деле» а набор противоречащих друг другу взаимоисключающих версий.