– Может и так, - согласился он, высвобождаясь, несмотря на очевидную слабость. – Но если я могу помочь тебе, обманув, то что плохого в таком обмане? Моя жизнь ничего не стоит, ведь ее, по сути, вовсе нет. Это фальшивка, колдовская уловка – а ведь ты их терпеть не можешь, не так ли? Глупо губить себя, пытаясь сохранить то, что существовать не должно.

– Прекрати так говорить! – рассердилась я. – Если хоть кому-то ты нужен живым, то твоя жизнь уже не пустяк! А мне ты нужен, Хорвек, - тут он хотел что-то вставить, но я не дала ему произнести ни слова. – И вовсе не потому, что без твоих советов я пропаду. Говори сколько угодно, что я глупа, но я считаю тебя своим другом. Опирайся на меня, и не делай вид, что обойдешься без помощи. Харль потащит наши пожитки… Слыхал, лентяй? Ты не колдовал, да и хвори тебя не одолевают, так что из нас ты сейчас самый сильный!

Разумеется, это было преувеличением – мальчишка с трудом волок сумки, неуклюже застревая со всем этим сомнительным добром между камнями, по которым мы карабкались. Иногда ему удавалось опередить нас, но, бывало, что и мы отрывались от него, удачно перевалившись через очередное препятствие, и кулем скатившись вниз. Некоторое время мы лежали рядом, переводя дух, и, как-то раз, воспользовавшись тем, что Харль не расслышал бы наших с Хорвеком голосов, я вполголоса спросила бывшего демона о том, что тягостно изводило меня.

– Скажи, отчего тебе так противна человеческая жизнь? Неужто нелюди живут веселее и легче, чем мы?

Хорвек негромко засмеялся, и я поняла, что он вновь считает меня слишком недалекой для того, чтобы понять ответ на свой же вопрос.

– Суета… - наконец, промолвил он. – Человеческое время так быстро уходит, что его и жизнью-то не назовешь. Оно – как течение горной реки, куда человека безжалостно швырнули, едва он впервые открыл глаза. Успеешь ли ты пару-тройку раз вдохнуть воздух, прежде чем пойти ко дну?.. Возможно. Вот эти несколько глотков воздуха и есть счастье, которое выпадает человеку за всю его жизнь, наполненную несчастьями, опасностью и потерями… Ты этого не заметишь, ведь все силы уйдут на то, чтобы суметь хоть раз показаться над водой. То счастье, которого ты желаешь в своих самых смелых мечтах – ничтожная пылинка, сор, но даже его, возможно, ты не достигнешь.

– А у демонов… - начала я нерешительно, и он, вздохнув, продолжил:

– У высших созданий есть право замедлять бег времени, созерцать движение жизни со стороны, ждать своего часа. Попробовав хотя бы однажды им воспользоваться, ты никогда уже не сможешь без горечи смотреть на людей – жалких рабов времени.

– Вот и не надо, стало быть, нам такого счастья, - пробурчала я, пытаясь изгнать из души странный холод, который привнесли туда слова Хорвека. – Да, в жизни нашей маловато радостных минут, но не тебе судить, ничтожны они или же нет. У тебя, как я посмотрю, и такой радости не случалось. Не говори мне больше о прежней жизни, я и вправду зря начала эти расспросы. Мне достаточно того, что ты нравишься мне нынешним. Если ты не ценишь свою жизнь, тогда я буду ценить ее за нас двоих.

От усталости мы растянулись на земле, глядя в небо, где уже появились первые звезды. Хорвек ничего не ответил на мои последние слова: быть может, он так измучился, что не нашел сил высмеять их в своей обычной манере, но я предпочла думать, что в молчании сокрыта странная нелюдская благодарность, природу которой я так и не сумела понять как следует.

Тут на головы нам посыпался мелкий гравий, а следом за ними свалился и Харль, наконец-то покоривший каменистый косогор.

– Ишь, разлеглись, - ворчал он, . – Я едва шею себе не сломал, темнотища – хоть глаз выколи. Ничего мы здесь не найдем, кроме своей смерти. Какому человеку в радость жить среди такого безобразия? Повсюду одни колючки да камни… Тролльи места, не иначе!

Однако ему вскоре пришлось признать свою неправоту: поднявшись чуть выше, на взгорье, мы увидали внизу огоньки, в свете которых любой путешественник угадал бы тепло и уют – то были окна какого-то жилья, чудом втиснувшегося между скалистых обрывов. Пришел черед спуска, и немного погодя мы очутились на узкой дороге, более похожей на тропу. Она определенно вела к дому, и вскоре мы почуяли запахи, милые сердцу любого озябшего и уставшего странника: дым от очага, перемешивающийся с ароматом жареного мяса. Крестьяне и прочий простой люд, как известно, отходили ко сну с закатом солнца, а богатому дому, обитатели которого засиживаются допоздна, на дикой пустоши было не место.

– Постоялый двор! – сказал Харль, поведя носом. – Боги, никак, смилостивились над нами.

Мысль об сытном ужине перед очагом затуманили мне рассудок, и даже равнодушный к требованиям грешной плоти Хорвек, казалось, прибавил шагу. Хоть выглядели мы так, словно бродили по пустошам несколько недель кряду, совершенно одичав, но при мне имелся отличный кошель с монетами, и я полагала, что любой хозяин захолустной гостиницы, завидев его, почтет за честь принять таких гостей.

Из-за позднего часа нам долго не открывали, выспрашивая из-за дверей, что мы за люди и куда держим путь. К несчастью, ответить на эти вопросы мы затруднялись, и оттого на пороге нас продержали немилосердно долго.

– Ничего-ничего, увидят, что мы при деньгах – засуетятся! – пробормотала я, слушая, как отодвигаются многочисленные засовы: в этих диких краях двери запирали на совесть.

Мне, в самом деле, не терпелось показать хозяину, что к нему заявились вовсе не голодранцы, и причиной тому, честно признаться, была не только наша нынешняя усталость. В ту пору, когда мы с дядюшкой бродяжничали, из-за недостатка средств нам не раз приходилось полагаться на милость владельцев постоялых дворов, и оттого мы оказывались в весьма униженном положении, как это всегда бывает с попрошайками и нищими. Затаившись в каком-нибудь грязном углу у самой двери, где сквозняки ворошили старый сор, я всегда мечтала, что когда-нибудь переступлю через порог гостиницы как полноправный постоялец, которому нет нужды драться за теплое место с песьим выводком, ждущим объедков со столов.