Возникшее скорее на литературной, чем на непосредственно жизненной основе, это концепционное представление о переходных формах нигилизма становится организующим ядром образной системы романа "На ножах". Уже в самом начале второй его части (роль первой части по преимуществу экспозиционная) Горданов упрекает кружок "своих" в пассивизме, в склонности к рутине.

Он выступает черед ними с демагогическим обзором истории нигилизма от Базарова до Марка Волохова, доказывая, что в ней не было характеров, достойных подражания. Базаров, например, уверяет Горданов, был даже не очень умен. Окажись на его месте нигилист современной формации, он не стал бы "ссориться с людьми и вредить себе своими резкостями". Еще жестче характеристика Родиона Расколъникова, также причисляемого к нигилистам, - он удостаивается глубочайшего презрения "за привычку беспрестанно чесать свои душевные мозоли". Некоторое снисхождение допускается лишь в отношении гончаровского Волохова, который "и посильнее, я поумнее двух первых". но и он сравнивается с алмазом, не превратившимся в бриллиант: "недоставало шлифовки". Одним словом, утверждает Горданов, базаровщина, раскольниковщина, волоховшина - пройденный этап в развитии нигилистических идей. На смену "новым людям", изображенным Тургеневым, Достоевским и Гончаровым, идут новейшие. выдвигающие в качестве теоретического и практического руководства к действию негилизм - учение, нетерпимое ко всяческой гили, присущей в значительной степени и нигилизму традиционному.

Согласно этому учению, "грубая" прямота во взглядах па действительность не оправдала себя в прошлом, не сулит успеха в будущем и подлежит беспощадному искоренению как вредный пережиток наивных базаровских времен. Точно так же следует поступать с честностью, совестью, самоанализом и рефлексией, романтической "слабостью" перед женщиной и тому подобными проявлениями гили. Лозунгом новейшего учения становится иезуитизм, "борьба с миром хитростью и лукавством". В ее ходе рекомендуются самые неблаговидные средства воздействия па противника: донос, клевета, шзедателт-ство и т. п. Впрочем, эти же универсальные средства не возбраняются в общении и со "своими". Горданов показывает пример и в этом отношении - он буквально продает своего бывшего товарища по университету Висленева предприимчивому журналисту-ростовщику Кишенскому.

Если бы изображение нигилистов в романе Лескова последовательно выдерживалось в таком духе, это привело бы к полному отрыву от тургеневской традиции. Но отрыва не происходит, так как критика героями Лескова базаровских форм отрицания сопровождается одновременно циническим стремлением к их "усовершенствованию". Основанная на негилизме, "позитивная" программа Горданова все-таки испускает включение в себя - правда, с существеннейшими поправками и дополнениями - некоторых элементов базаровщины.

В одной из глав романа "На ножах" Горданов полемизирует со "староверкой" Ванскок, которая упорно "держалась древнего нигилистического благочестия, хотела, чтобы общество было прежде уничтожено, а потом обобрано, между тем как Горданов проповедовал план совершенно противоположный, то есть чтобы прежде всего обобрать общество, а потом его уничтожить". В этом примечательном резюме полемики что ни слово, то намек на основную социально-политическую коллизию романа Тургенева.

Нетрудно заметить, что в данном случае у Горданова и даже у добропорядочной Ванскок. верной заветам честного нигилизма, исходным моментом отношения к обществу является резкое огрубление базаровских принципов отрицания, сформулированных в спорах с Павлом Петровичем Кирсановым. Вспомним, что на выражение последнего: "Вы все разрушаете... да ведь надобно же ж строить", - Базаров отвечает сухо: "Это уже не наше дело... Сперва нужно место расчистить". "Древний" нигилизм Базарова не щадит ни одного "постановления в современном нашем быту, семейном или общественном". Все они подлежат уничтожению. Но в мыслях его нет намерения "обобрать" общество до или после его уничтожения. Место расчищается ради достижения высокой цели: на нем будет заложен фундамент нового общества, организованного на более разумных принципах.

Поскольку реализация положительного идеала, еще только нарождающегося в горниле отрицания, представляется Базарову делом отдаленного будущего, разговор на эту тему он считает праздным занятием. Но ясно одно: общество, которое предстоит построить, быть может, только следующим поколениям, представляется ему свободным прежде всего от социальной несправедливости, бытующей в обществе современном. Таков объективный смысл тургеневского изображения главного конфликта между отцами и детьми.

Горданов и Ванскок - один с коварным умыслом, другая по незнанию и наивности - игнорируют положительное начало, потенциально заложенное в базаровском отрицании. Вместе с тем они "договаривают" за тургеневского героя то, что, по их мнению. он должен был сказать, но почему-то не сказал или сказал не совсем так, как следовало бы. Нужно было сразу же сказать четко и определенно: сначала уничтожу, а потом займусь грабежом.

В результате такой операции, проделываемой в романе Лескове, тургеневская коллизия жесточайшим образом утрируется, причем утрируется так, что сохраняется какая-то видимость "сходства", а пожалуй, и "преемственности" между честной и "каторжной" разновидностями нигилизма. Но это и входит в задачу романа. Своеобразие его замысла в том и состоит, что базаровщина в какой-то мере стимулирует возникновение гордановщины.

Название романа Лескова четко предопределено философскими предпосылками разрушительно-грабительских убеждений, проповедуемых его негилистами. Главная из этих предпосылок - дарвиновский закон борьбы за существование, безоговорочно распространяемый на сферу общественных отношений. "Глотай других, чтобы тебя не проглотили <...> Живучи с волками, войте по-волчьи и не пропускайте то, что плывет в руки", - советуют Ванскок Горданов и его последоветели из числа наиболее сообразительных. [36]

Вслед за романом Лескова специфически понимаемый дарвинизм окрашивает ряд произведений охранительной беллетристики. В романе Крестовского "Две силы" (1874) в свете этого закона анализируются и международные отношения. При анализе этих отношений следует, в конце концов, принимать в соображение не какую-то там высшую справедливость, не факты угнетения и даже не исторические условия, на которые до этого ссылается Крестовский, чтобы уличить в невежестве и недальновидности своих политических противников, а прежде всего и даже исключительно беспощадный критерий силы.

Беззастенчивые суждения высказываются и Крестовским, и его положительными героями по поводу революционных демократов, они язвительно подтрунивают над сотрудниками "Современника" и "Колокола", выражавшими совсем иную точку зрения на события, происходившие на западной окраине России, чем автор романа. "Здесь, батюшка мой, - резонирует один из персонажей, - дарвиновская "борьба за существование" идет: чья возьмет, значит. Дело-то здесь на ножах стоит, а не на гуманных теорийках". [37] Весь этот пассаж несомненно свидетельствует об определенном влиянии на Крестовского со стороны Лескова. Крестовский заимствует у Лескова характерную фразеологию, возникающую на основе вульгарно понятого дарвинизма. Здесь же слышатся отголоски первого антинигилистического романа Лескова. Положительный герой Крестовского - медик по образованию. Его презрительное отношение к "гуманным теорийкам" "Колокола" и "Современника" по своему духу идентично некоторым высказываниям на ту же тему доктора Розанова в романе "Некуда".