Весь ход действия в драме "Дело" показывал, что попытки "лояльными" путями, обращаясь из одной в другую бюрократические инстанции, воздействовать на чиновников, разоблачить злоупотребления - безнадежны. Несостоятельна и вера в заступничество царя - главы бюрократов, руководителя чиновничьего "воинства", ибо он "их и напустил" на граждан.

В драме "Дело" Иван Сидоров говорит знаменательные слова: "...светопреставление уже близко <...> а теперь только идет репетиция" (108). В комедии "Смерть Тарелкина" изображается "светопреставление", "репетицией" к которому были сцены, изображающие бюрократическую машину в "Деле".

"Смерть Тарелкина" рисует мир бюрократии, подчиняющий своим законам всю жизнь общества.

Последняя сцена драмы "Дело" является как бы прологом к "Смерти Тарелкина".

Если в течение всей драмы "Дело" на первый план выдвигался конфликт между представителями правительственной бюрократии и их жертвами, то здесь после уничтожения жертвы - смерти Муромского - впервые изображается противоречие внутри бюрократического лагеря. Место гневных монологов врагов бюрократии здесь заступает обличение зла устами представители этого зла Тарелкина. Сами угнетатели угнетены, создатели зла в мире ненавидят мир за это зло. Характер трагизма последней сцены "Дела" также предвосхищает заключительную пьесу трилогии. Элементы фарса и трагедии здесь взаимопроникают, образуя "проклятый водевиль, к которому страшным образом примешалась отвратительная трагедия" (слова из комедии "Тени" Салтыкова-Щедрина). [10]

В последней пьесе трилогии - "комедии-шутке" "Смерть Тарелкина" нет уже деления героев на "людей" и "нелюдей", преследуемых и преследователей, как это было в предыдущей драме. Все герои этой пьесы снова равны, но равны не своей человечностью, а своей бесчеловечностью: "людей нет - все демоны", по выражению Тарелкииа. Бюрократическая машина давит здесь уже не только людей, но и свои "механические части".

Сюжет пьесы базируется на абсурдной формально-бюрократической логике этого мира; людей и реальной жизни нет; вместо людей фигурируют бумаги, вместо жизни - канцелярское ее изложение и схоластические законы. Так как "умерший" Тарелкин (в действительности же - положенное Тарелкиным в гроб чучело) "совершенно законным образом в землю зарыт" (232), то не может быть сомнения в действительной его смерти; с другой стороны, так как приходит бумага о смерти Копылова, то документ, предъявляемый Тарелкиным, оценивается, по выражению Расплюева, как "вид умерший" (именно вид умерший, а не человек) (230). Таким образом, мысля бюрократически, легко прийти к фантастическому выводу о "беспаспортном вурдалаке". Поменяв свои документы на документы Копылова, Тарелкин в соответствии с логикой чиновников сам на глазах у публики превращается в Копылова.

Гротеск и фантастика "Смерти Тарелкина" имеют двойной смысл. С одной стороны, они подчеркивают безумный, фантастический характер законов жизни департаментов и канцелярий, с другой - выражают мысль писателя о бесчеловечности чиновников, призраков-упырей, сосущих кровь из живых людей.

Следуя за А. К. Толстым, показавшим в фантастической повести "Упырь" (1841) светское общество, в котором "приняты" и пользуются уважением упыри, Сухово-Кобылин рисует чиновников, в среде которых орудует целая "шайка" упырей, сосущих кровь и имеющих при себе "яд жесточайшей силы".

Даже смерть в среде бюрократии оказывается чудовищным подлогом, совершается "наперекор и закону, и природе" (слова Тарелкина). В этом мире искаженных отношений, карьеризма, цинизма, стяжательства и лжи закономерно находят себе место Расплюев.

В "Смерти Тарелкина" получает дальнейшее развитие мысль драматурга о безгласности и покорности жертв произвола как о страшном зле, влекущем за собой роковые последствия.

Свой гнев драматург обрушивает не только на чиновников, творящих беззакония, но и на их безгласные жертвы. Бессмысленно покорные, принимающие побои и издевательства как должное дворник Пахомов и прачка Брандахлыстова, с готовностью дающий взятку чиновникам-вымогателям купец Попугайчиков и помещик Чванкин, соединяющий гонор с полной беспомощностью, вызывают не столько сочувствие, сколько негодование и горький смех Сухово-Кобылина.

Рисуя покорность, отсутствие протеста против насилия, безволие и ограниченность страдающих от бюрократии лиц, Сухово-Кобылин в "Смерти Тарелкина" изображает каждый случай притеснения не как трагедию страдающего человека, а как абсурдный, отвратительный фарс, имеющий в общественном плане трагическое значение. "Смерть Тарелкина" искаженно, гротескно отражает ряд мотивов "Дела". Недаром и Тарелкин и Варравин в комедии неоднократно определяются как "оборотни". Мотив козней мертвецов-оборотней является одним из кардинальных мотивов пьесы. Чиновники-бюрократы превращают в мертвечину все, к чему прикоснутся. Под видом капитана Полутатаринова бюрократ Варравин приписывает себе героическое военное прошлое, затем и Расплюев уподобляет свои "подвиги" на полицейском поприще героизму на поле боя - эти мотивы пародируют военные воспоминания Муромского в "Деле".

Попав в руки Варравина, Тарелкин сравнивает сам свое положение со страданиями Муромского. "Ох... людей морили... Вот вы теперь меня морите... ох <...> Муромского уморили <...> всю кровь высосали" (255).

Эпизоду складчины, во время которой чиновники тащат друг у друга из бумажников деньги на похороны Тарелкина ("Смерть Тарелкина"), противостоит складчина в доме Муромских ("Дело").

Даже угроза "освидетельствования" во врачебной управе, с помощью которой Варравину и Тарелкину удается сорвать огромный куш с Муромского в драме "Дело", в "Смерти Тарелкина" обращается против самого Варравина.

"Смерть Тарелкина" явилась логическим завершением трилогии Сухово-Кобылина. Эта комедия, названная министром внутренних дел Валуевым "сплошной революцией", противостояла либеральной литературе, восхвалявшей реформы в области администрации, уничтожившие якобы все злоупотребления.

Трилогия Сухово-Кобылина вошла в число художественных произведений, наносивших наиболее чувствительные удары по бюрократии - главной опоре правительственной реакции. Документальная точность произведений драматурга, во многом опиравшихся на реальные факты, органически сочеталась с фантастикой, передающей "нечеловеческий", антигуманный, зловещий характер системы, во власти которой находится каждый гражданин Российской империи. Беспощадная сатира Сухово-Кобылина была по своей природе лирична. Если многие авторы 60-х гг. (Мельников-Печерский, Салтыков-Щедрин, Писемский и др.) часто раскрывали козни бюрократии устами самих бюрократов, наблюдающих механизм работы канцелярий и ведомств "изнутри", Сухово-Кобылин увидел и осмыслил те же явления глазами жертвы, страдающей и бьющейся в тенетах бюрократической паутины. Его лирическая сатира выражала отчаяние и взывала к совести общества.