***

Солнце приблизилось к трем четвертям дневного полуоборота, когда на пятачке начали собираться молчаливые мужчины с лопатами и дровами. Поленья свалились в кучу в центре. Лопаты разбрелись по всей взлохмаченной площади, а в некоторых местах и за ее пределы, засыпая землей лужицы и пятна крови и темно-бурые пятна мертвин, а еще полчаса спустя после недолгого обсуждения их владельцев, начали раскапывать вглубь воронку, на границе которой были сложены трупы.

Чуть спустя к лопатам присоединились тряпки в исполнении мешковин, старых простыней и другого отслужившего материала в руках женщин, присоединившихся к скорбной бригаде. Тряпки осторожно принимали в себя останки тел, сбрасываемых в окончательно готовую яму, после чего возвращались на поле, готовые к следующему раунду горестной работы.

Даша сидела возле Роминого ложа и только отрицательно покачала головой, когда к ней подошла женщина средних лет, держа в руках простынь. В ответ женщина положила полотно рядом, не решаясь самой покрыть ложе. Даша с благодарностью кивнула, затем аккуратно укрыла холмик. Женщина поклонилась и отошла.

Через несколько минут к Даше подошел мужчина преклонного возраста. Она заметила еще раньше – все решения на этой переломленной дороге, медленно обращающуюся в кладбище, принимались им.

– Вижу, внученька, не желаешь класть его вместе со всеми.

– Я не могу, – чувствуя вину, сказала Даша

– Из-за креста?

– Да. Вы же поставите крест над могилой.

– Поставим, – подтвердил мужчина.

– Есть здесь где-нибудь поблизости еврейское кладбище?

– Далече будет. Даже, если кто и согласится помочь, то и тогда ничего не выйдет. Времена сейчас сама знаешь. Люди и о себе не могут позаботиться. Давай-ка мы закопаем его в сторонке от остальных. Будет здесь маленькое еврейское кладбище. А как война кончится, вернешься и сделаешь все по чести, как вам указано.

– Спасибо. До земли вам поклон.

Поднялась и низко до самой земли поклонилась.

– Меня зовут Герасим, – начав рыть, сказал мужчина.

– Меня Даша. Это Рома, – ответила она, удивляясь тому, как обыденно прозвучало это имя в жестоком пустом мире, где оно потеряло содержание и никогда его не обретет.

Как она любила это слово – Рома. Но с удивлением осознала – оно никогда не было привязано к воспоминаниям. То, что это слово значило, всегда было рядом, и тогда она видела и слышала его, жадно и ревниво цеплялась взглядом, боясь упустить важное, неповторимое. Он произносил «Не задерживайся, я буду ждать тебя» каждый раз в момент их коротких расставаний и сегодня – в последний раз – сотнями различных способов, дыханием, улыбкой и никогда в этом не было притворства, чудачества или лицедейства.

Еще в детстве, когда одобрением было отмечено произнесенное или изображенное, он не повторялся, как это обычно делают дети, а тут же сочинял новое движение, взгляд или фразу.

Либо его не было поблизости, но тогда было ожидание возвращения его в орбиту ее взгляда и слуха с его очередным изобретением, предназначенным исключительно для нее, потому что он никогда не уставал становиться интереснее.

Они вместе росли, одновременно в них росли привязанность, ожидание новых ощущений, никогда ранее не испытанных и – как ни прекрасны – они все равно рассеются, уйдут в прошлое, и их заменят другие, еще более упоительные и, казалось, так будет продолжаться бесконечно. Для чего нужна ностальгия по старым чувствам, которые уже нигде в природе не существуют. Какими бы удачными ни были его высказывания, она, не торопясь, ждала новых.

Память не имела значения. Она не любила его фотографии, даже самые недавние и удачные – вот он здесь напротив, живой, улыбающийся, непрерывно меняющийся, и это заполняло всю ее, не оставляя пространства ни для воспоминаний, ни для ожидания. Какой смысл ловить тень прошедшего или терять время на предвкушение будущего, если у тебя такое прекрасное переполненное настоящее?

Пусть она пренебрегала воспоминаниями, они все равно были, только тщательно припрятанные. Ей нужно учиться аккуратно извлекать их, чтобы не растерять, не попортить, и чтобы их хватило на всю жизнь. Делать это с такой же аккуратностью, с какой несколько минут назад выискивала следы его телесного существования, бережно очищая от чужого и несущественного.

– Вот и познакомились, – не останавливаясь для подобающих приветствий, проговорил Герасим и добавил. – Темнеет, надо торопиться.

Герасим добрался до середины ямы, когда подоспела подмога, и оставшаяся часть была закончена уже без его участия. Две женщины аккуратно укутали останки в тряпки и опустили их вниз в сырые холодные объятия земли. Даша взяла лопату, повернула ее тыльной стороной и начала набирать землю таким неудобным способом. После трех раз она повернула лопату совковой гранью и начала перебрасывать землю привычным образом. Никто не подал виду, что заметил этот странный выворот.

Еще три лопаты присоединились к процессу, и минут через семь над землей вырос бугор. Даша долго записывала его в память в растворе высоковольтной линии, угла дикого сада, пригоршни изб на одном краю дороги и извилины леса на другом.

Герасим поднял лопату, и работы начали приостанавливаться, хотя очевидно, были далеки от завершения. Разожгли костер и побросали туда достаточно дров, чтобы был он хорошо виден далеко в округе. Люди начали торопливо расходиться.

– Для чего огонь? – спросила Даша Герасима.