Матрос вздрогнул и захлопнул дверку рундука. Она громко стукнула, кто-то спросонья заворочался в углу. Гаврилин подошел к койке старшины и прошептал:

— Это я, товарищ старшина. К Вострышеву за формой ходил.

— Мог бы и днем взять. Теперь-то уж все равно.

— Виноват, не сообразил!

Гаврилин улегся. Потом спросил:

— А вы-то что не спите, товарищ старшина?

— На душе как-то муторно.

— А вы постарайтесь ни о чем не думать. По ночам всегда плохие мысли лезут. Вы к волне прислушайтесь, она хорошо убаюкивает, — посоветовал Гаврилин.

Странно, но этот короткий разговор успокоил старшину. Засыпая, он слышал, как у борта ласково воркует волна.

Утром он особенно придирчиво проверял заправку коек, уборку в кубрике, во время осмотра и проворачивания механизмов подолгу стоял у каждого заведования. И, к своему удивлению, заметил, что матросы сегодня все делают с особым старанием. «Жалеют, что ли, меня?» Эта мысль почему-то разозлила его, и он все утро ни с кем не разговаривал. Но он не умел злиться, это противоречило его общительному, добродушному складу характера, было несвойственно ему. И уже в первый же перерыв он подсел к дымившим на юте матросам и спросил:

— А скажите честно, ребята, не жалко вам приза-то?

Несколько мгновений все сосредоточенно молчали. Потом Гаврилин задумчиво сказал:

— Жаль, конечно. Да ведь не в нем дело. Урок нам всем хороший вышел — вот что главное. А приз мы на будущий год обязательно возьмем. Так я говорю, моряки?

— Верно! — подхватили несколько голосов.

— То-то! — Старшина шутливо погрозил пальцем и заговорщически подмигнул комендорам.

КАРТИНА

Весь день моросил холодный и нудный осенний дождь. К наступлению темноты, когда матросы учебного отряда добрались до грузового причала, дождь пошел еще сильнее. За ночь матросы должны были разгрузить баржу.

Глинистый берег раскис, стал скользким. Матросы легко съезжали вниз, балансируя руками, чтобы удержать равновесие. Но обратно, на крутой берег, подниматься было трудно: то и дело кто-нибудь, поскользнувшись, скатывался вниз и, шепотом проклиная дождь, глину и ночь, снова карабкался вверх. Скоро набухшие от воды шинели совсем отяжелели, покрывшись толстым панцирем глины.

Матрос Иван Рябов, как всегда, работал в паре с Ильей Лязиным. Положив на плечи четырехметровый брус, они неторопливо и осторожно поднимались на берег, слегка покачиваясь и широко расставляя ноги. Илья ворчал:

— Вечно ты самые тяжелые брусья выбираешь. Или тебе больше всех надо?

Иван ничего не ответил. Он привык к тому, что Илья все время на что-то жалуется.

— Медаль тебе за это небось не дадут, а из благодарностей шубу не сошьешь, — продолжал Илья, тоже привыкший к тому, что молчаливый и старательный Иван никогда не возражает ему. Поэтому он очень удивился, когда Рябов резко сказал:

— Знаешь, Илья, гляжу я на тебя и удивляюсь: откуда в тебе это самое… — Он долго подбирал подходящее слово и наконец нашел — Куркуль ты — вот кто! Все ты на шубы да на деньги примеряешь. На совесть бы лучше примерил!

— Ну, ты полегче швыряйся словами-то, парень! — сердито предупредил Лязин. — Ишь ведь какой совестливый нашелся!

До самого перекура Лязин больше не произнес ни слова. Но работал он с таким ожесточением, что Рябов едва поспевал за ним. «И откуда у него такое? — думал Иван. — Ведь не кулак какой-нибудь, а из колхозников. Вот и сейчас работает хорошо. Значит, может. Пожалуй, зря я куркулем его назвал. Обидное слово-то».

Когда объявили перекур, Рябов первым предложил Лязину сигарету и примирительно сказал:

— Ты не сердись. Сгоряча чего не скажешь.

— Ладно, чего там. Я не обидчивый.

Они свернули с дороги и, выбирая место посуше, углубились в лес. Долго шли молча. Под ногами глухо хрустели ветки, шелестели мокрые листья. После ветреной сырости моря прелый запах леса был даже приятен.

Неожиданно между деревьями сверкнул огонек. Вскоре лес расступился, и перед матросами открылась небольшая полянка, посредине которой стояла высокая, похожая на скворечник, избенка под тесовой крышей. Сквозь закрытые ставни просачивался неровный свет — в избе топилась печка.

— Эх, хорошо бы в тепле переобуться! — мечтательно произнес Илья. — Может, зайдем?

— Только ненадолго, — согласился Рябов и первым направился к жилью. Из-под крыльца выскочила собачонка и залилась отчаянным лаем. Почти тотчас дверь открылась, и скрипучий старческий голос спросил:

— Кто там?

— Это мы, матросы. Переобуться у вас хотели.

— Идите-ка поближе, глазами-то я не шибко шустрая стала. Цыц, Жучка! Смотри-ка, и верно матросы. Откуда бог несет? Ну, заходите. У меня как раз картошечка варится.