За пределами США слово «американец» считалось почти равнозначным понятию «богатый человек». Мои золотые очки и авторучка с золотым пером привели их к убеждению, что я, должно быть, очень богат. А я не меньше их изумился, увидев в деревне немало золота. В этой крестьянской деревушке имелось золото, но только не на людях, а в церкви. Сразу же у входа в церковь возвышался огромный иконостас, покрытый блестящей позолотой. На украшение церкви жители деревни собрали десять тысяч рублей.

Хотя эта деревушка находилась далеко от Западной Европы и Америки, в ней все же можно было заметить следы цивилизации, проникавшей сюда с Запада. Я видел сигареты, зингеровские швейные машины, людей с искалеченными пулеметным огнем руками и ногами, а два паренька из фабричного поселка носили купленные в магазине костюмы и целлулоидные воротнички, представлявшие резкий контраст в сравнении с рубахами и кафтанами крестьян.

Однажды вечером, стоя у соседнего дома, мы были поражены, услышав донесшийся из-за занавески мягкий голос, спрашивавший: «Parlez vous Francais?» [17] . Эти слова произнесла красивая девушка-крестьянка, выросшая в деревне, но державшаяся так, будто она воспитывалась при дворе. Оказывается, она служила в одной французской семье в Петрограде, а домой приехала рожать.

Таким путем влияние внешнего мира проникало в деревню, пробуждая ее от векового сна. Пленные и солдаты, торговцы и земские деятели рассказывали о больших городах и заморских странах. Но все это приводило к тому, что в деревне складывалось путаное представление о зарубежных странах — факты перемешивались с вымыслом.

Как-то раз одно обстоятельство, касавшееся Америки, было подчеркнуто преподнесено мне и поставило меня в неловкое положение.

Мы сидели за ужином, и я объяснял, что в свою записную книжку заношу заметки о тех обычаях и привычках русских людей, которые казались мне странными и необычными.

— Например, — сказал я, — вместо отдельных тарелок вы едите из большой общей миски. Это странный обычай.

— Да, — согласился Иванов, — мы, наверное, странные люди.

— А эта огромная печь! Она же занимает треть всей избы. В ней вы печете хлеб. На ней вы спите. И в ней же устраиваете парную баню. Вы почти все делаете в печке и совершенно необычно.

— Да, — снова закивал Иван, — мы, наверное, необычные люди.

Я почувствовал, как кто-то наступил мне на ногу, и подумал, что это собака, но, взглянув под стол, увидел поросенка.

— Вот! — воскликнул я. — Это ваш самый странный обычай. Вы пускаете свиней и кур туда, где едите.

В это время грудной ребенок, которого Авдотья держала на руках, начал стучать ногами по столу. Авдотья сказала ребенку: «Перестань! Убери ноги со стола. Ведь ты не в Америке». И, повернувшись ко мне, она вежливо добавила: «И странные же у вас в Америке обычаи».

На следующий день после праздника гости из соседних сел все еще не расходились по домам. На деревенской площади играли в разные игры и плясали, а группа ребятишек, раздобыв где-то гармошку, важно расхаживала по деревне и распевала вчерашние песни, смешно копируя своих старших братьев и сестер. Послепраздничная усталость и сонливость охватила большую часть деревни. Но семьи Ивана Иванова она не коснулась. Все что-нибудь делали. Авдотья скручивала соломенные жгуты для вязки снопов. Татьяна плела лапти из лыка. Старшая дочь Авдотьи Ольга усиленно старалась приучить кошку пить чай. Когда Иван наточил косы, всей семьей отправились в поле; ну и я, разумеется, с ними.

Увидев нас, молодежь повыбегала из своих изб.

— Не ходите в поле. Посидите дома, — шутливо упрашивали они. Но мы не останавливались, и тогда они заговорили уже настойчиво. Я поинтересовался, почему мы не должны идти в поле.

— Стоит только выйти одной семье, как за ней потянутся остальные, — сказали мне. — Тогда конец веселью. Сделайте милость, не ходите!

Но созревший урожай не ждал. Солнце сияло, и дождя не предвиделось. Поэтому Иван не поддался уговорам, а когда минут через пятнадцать мы поднялись на холм и оглянулись, то увидели, как по тропинкам от деревни к полям двигались черные фигурки людей. Словно пчел из ульев, деревня рассылала своих работников собирать запасы еды к зиме. Когда мы подошли к ржаному полю, Янышев встал и прочитал на память отрывок из поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»:

Я принялся за работу вместе со всеми: носил воду, вязал снопы, косил, размахивая руками и наблюдая за тем, как валились на землю золотистые стебли. Чтобы косить, нужно иметь ловкость и навык. И поскольку последнего я не имел, плоды моих трудов являли собой жалкую картину, и уж конечно, я не прибавил славы американским косарям. Иван был слишком вежлив, чтобы критиковать мою работу, но я видел, что он с трудом сдерживал смех. Он сказал что-то Авдотье, и я уловил слово «верблюд». Я и в самом деле горбился, как верблюд, в то время как Иван Иванов держался прямо, играючи помахивая косой. Я обернулся к Ивану и упрекнул его в том, что он сравнил меня с верблюдом. Он сначала смутился, но когда увидел, что я сам потешаюсь над собой, изображая это горбатое животное, раскатисто захохотал.