В случае ПД эти факторы часто (хотя и не всегда) формализованы в виде обязательных процедур, условий говорения. Уже только поэтому теория речевых актов должна быть дополнена теорией перформативов, когда должны получить эксплицитное описание обязательные для успешного осуществления действия / коммуникации параметры коммуникативного контекста, так называемые удачные условия перформативного акта. Однако, в отличие от «чистых» перформативов, с одной стороны, ПД не всегда может быть формализован как некоторая требуемая процедура. С другой стороны, будучи императивом по своим целям и интенциям («Делай то-то»), он может маскироваться под индикативное («Нормальные люди голосуют за Х») или сослагательное наклонение («Ах, если бы вы проголосовали за Х…»).

Например, объявление войны не просто есть речевой акт, описывающий некоторое политическое действо «объявление войны», а само является политическим действием объявления войны. Это предполагает определенную процедуру (как правило, глава государства обращается с подобным предложением к парламенту). Но к тем же последствиям могут привести и действия или речевые акты, которые не формализованы как «объявление войны» (провокационные политические заявления, мобилизация, нагнетание напряженности на границе и т.д.). Очевидно, что объявление войны не только описывает политическое действие, но и само является таковым. Без подобного речевого акта военные действия, даже если и происходят, не должны рассматриваться как «война». Но если подобный речевой акт был совершен и не был отменен, то считается, что соответствующие стороны находятся в состоянии войны, вне зависимости от того, происходят или нет боевые действия. Ср., с одной стороны, расхожее выражение «необъявленная война» (или «самая настоящая война», «гибридная война»), когда идут боевые действия без формального объявления войны, а с другой – выражение «странная война». Во втором случае отсутствие боевых действий не отменяет ситуации войны, а лишь переносит ее в подкласс «необычных, странных» войн 18 .

Требование соблюдения «удачных» условий, наличия формализованных или неформальных процедур распространяется и на высказывания, грамматически не являющиеся перформативами. Семантика высказывания, его истинность / ложность определяются не его соответствием реальности, а тем, насколько порождение и оценка этого высказывания соответствуют принятой процедуре. Если высказывание не соответствует этим условиям, оно, даже обладая лингвистическим смыслом и значением, окажется бессмысленным или в лучшем случае незначимым (нерелевантным, не имеющим каких-либо последствий). Определяющим фактором становится необходимость соблюдения ритуала (процедуры) – так, решение парламента действительно, если оно было принято в соответствии с предписанной в регламенте процедурой. Но то же самое высказывание не будет считаться действительным, если, скажем, было сделано вне установленного места и в неустановленное время. Перефразируя Альфреда Тарского [Tarski, 1944]: применительно к ПД семантическое правило «Высказывание “снег белый” истинно если и только если снег белый» должно быть дополнено указанием на то, были ли соблюдены требуемые условия: Высказывание «Снег белый» истинно, если в соответствии с определенной процедурой в определенном месте и в определенное время требуемое большинство присутствующих утверждают, что «Снег белый» – истинное высказывание.

Станет ли снег черным, если за то, чтобы считать истинным высказывание «Снег черный», проголосуют более 50% имеющих права голоса? Разумеется, нет. Но высказывание «Снег черный» приобретет статус нормативного 19 , в том числе и для несогласного с ним меньшинства. Как видим, семантический критерий не исчезает, но он оказывается дополненным определенными процедурными требованиями и теряет объективный характер: истинность / ложность перестают быть объективным отношением между пропозицией и миром, а становятся субъективным вердиктом или суждением. Тем не менее предполагается определенная процедура верификации (в данном случае – голосование), и при соблюдении определенных условий подобные высказывания претендуют на признание в качестве объективной истины: «Vox populi – vox Dei». (Видимо, предполагается, что утверждение, за которое проголосовали менее 50%, – это голос дьявола.)

Столь важная, если не определяющая роль прагматических факторов может создать иллюзию того, что ПД и, соответственно, язык в политической функции – это язык, имеющий только прагматику, но не референтную семантику 20 , и высказывание характеризуется его силой (интенцией говорящего – воздействием на слушающего) и перформативной успешностью. Отсюда нередок взгляд на язык как на орудие пропаганды, а вовсе не как на инструмент описания действительности. Если реальность (референтный аспект дискурса) и присутствует, то только в искаженном виде, и язык выступает как инструмент не столько описания, сколько искажения действительности.

Идея о том, что высказывания ПД лишены референциального измерения, находит отражение в расхожем мнении, что политики – лгуны. Подобное отношение к политикам и их языку выразил Джордж Оруэлл: «Политический язык – и это относится ко всем политическим партиям, от консерваторов до анархистов, – предназначен для того, чтобы ложь выглядела правдой, убийство – достойным делом, а пустословие звучало солидно» [Оруэлл, 2003 a, с. 356].

Подобное представление исходит из предпосылки, что есть некоторая неприглядная или по каким-либо причинам «нежелательная» реальность, а то, что говорят политики, не просто не соответствует этой реальности, но имеет целью скрыть ее. В свое время великий Платон назвал поэтов лжецами и «подражателями призракам» и предлагал изгнать их из государства. Впрочем, Платон сделал примечательную оговорку: некоторые «лживые» тексты тем не менее можно разрешить, если они служат некой «правильной» цели 21 . Изгоняя поэтов из идеального государства, Платон делает исключение для их «конкурентов» – мудрых и справедливых политиков. Как видим, поэтов следует изгнать не за то, что они «лжецы», а потому, что их «ложь» расходится с государственной. Только правители-философы имеют монополию на мифотворчество: «Уж кому-кому, а правителям государства надлежит применять ложь как против неприятеля, так и ради своих граждан для пользы своего государства, но всем остальным к ней нельзя прибегать… Если правитель уличит во лжи какого-нибудь гражданина, он подвергнет его наказанию за то, что тот вводит гибельный обычай, переворачивающий государство, как корабль» [Платон, 1994, с. 152].

Как видим, уже у Платона эксплицитно выражена мысль о том, что политическая целесообразность (действия «для пользы своего государства»), а не истинность оказывается критерием приемлемости высказывания. Видимо, политическая целесообразность – это и есть основная характеристика ПД в целом. Язык в политической функции может обладать различными лингвистическими и семиотическими характеристиками, но прежде всего это некоторое прагматическое отношение между текстом и властью: «Когда речь идет об оказании какого-либо воздействия на сферу власти, можно говорить о политической функции языка» [Лассвелл, 2006, с. 269]. Любой текст может быть использован в политической функции, если оказывается так или иначе соотнесенным с властью (например, Лермонтовское «На смерть поэта»), и перестает ее выполнять, потеряв подобную связь (например, речи Цицерона стали образцами художественной прозы). Именно подобные совпадения показывают принципиальную разницу между поэтическим и политическим вымыслом. В.И. Ленин выписал из Л. Фейербаха: «…искусство не требует признания его произведений за действительность» [Ленин, 1969, с. 53]. Продолжим: политика, напротив, настаивает, что ее «произведения» и есть действительность. Соответственно, в политическом дискурсе сам дискурс (не обязательно вымысел, но и не обязательно и «действительность») занимает место действительности.

Поэтому, хотя мнение о том, что политики – лгуны, и может быть доказано многочисленными фактами, тем не менее «лживость» не может рассматриваться как важнейшая семантическая характеристика ПД. Подобный подход упрощает дело: тогда бы политикам просто никто не верил, их ложь не воспринималась бы всерьез, и тем самым их дискурс был бы обречен на коммуникативную и политическую неудачу. При этом не составляло бы труда определить, какому состоянию дел соответствует то или иное высказывание, – требовалось бы умение понимать высказывание в соответствии с теми же языковыми правилами, но определять его истинностное значение с точностью до наоборот 22 .