Когда первый «кавалерийский наскок» в начале 20-х годов XX в. провалился, начался долгосрочный проект строительства военно-промышленной империи как антипода остальному миру и с целью его будущего завоевания под лозунгами марксизма-ленинизма. Этот проект продолжался при Сталине и Хрущеве (вспомним знаменитое обращение последнего к Западу одновременно со стуком ботинком по трибуне ООН: «Мы вас закопаем!»). Он стал изживать себя только в брежневские времена в силу естественного внутреннего дряхления коммунистического режима. Но основообразующие звенья государства продолжали работать по инерции, пусть в смягченном и цинично-имперском идеологическом обличье.

Именно потому, что эти фундаментальные основы не изменились, СССР стал историческим прецедентом – рухнул в предельно благоприятных внешних условиях. Советская империя была построена как монолитный, наглухо закрытый бастион, находящийся в вечной осаде, и потому не обладала иммунитетом против широких контактов с внешней средой. Но такое существование не могло продолжаться вечно.

Ядерное оружие сыграло с державой злую шутку. Поначалу оно действительно сделало большую войну немыслимой и обеспечило неприкосновенность границ СССР. Но кремлевские сидельцы слишком полагались на это оружие как на гарантию безопасности и глобального статуса и потому не поняли (да, наверное, и не были способны понять) жизненную важность адекватного приспособления страны и государства к динамичной научно-технической и информационной революции, бурным экономическим и социально-политическим переменам в мире, которые неуклонно размывали основы советской системы. В итоге бастион рухнул, как только осада (или социально-психологический «синдром осады») была снята. Конечно, современная Россия существенно, и во многом необратимо, отличается от Советского Союза. Но от уроков его краха не стоит отмахиваться нынешним руководителям страны – это касается и абсолютизации роли ядерного оружия как главнейшей и чуть ли не единственной опоры безопасности и мирового статуса страны.

Распад империи Рюриковичей был для своего времени экстраординарным по масштабу хаоса, но не беспрецедентным. Национально-освободительная борьба Нидерландов против испанского владычества и гражданская война и революция в Англии, случившиеся примерно в тот же период, уступали русской Смуте по масштабам, но не по примерам кровавых злодеяний. А начавшаяся вскоре Тридцатилетняя война установила на тот момент общеевропейский «рекорд» по боевым и гражданским потерям, массовому мародерству и жертвам последовавшей эпидемии чумы. Правда, то была не внутренняя сумятица, а международная бойня, которой по праву стоило бы присвоить звание первой мировой войны (а наполеоновским войнам – второй).

Падение империи Романовых создало прецедент распада державы, находившейся в стане победителей в мировой войне.

Крах Советского Союза – уникальное историческое событие: крушение империи произошло безо всякой войны и, более того, – в максимально благоприятных международных условиях мира и сотрудничества.

Роль внешней политики в подъеме и крушении СССР была неоднозначной. Холодная война прошлого века достаточно отчетливо распадается на два характерных этапа примерно по 20 лет каждый: с конца 40-х до конца 60-х годов и с конца 60-х до конца 80-х годов. Первый этап явил биполярность в классическом виде со всеми ее политическими, военными и идеологическими последствиями. Ожесточенная борьба Востока и Запада во главе с СССР и США на всех площадках глобальной арены идеально соответствовала официальным идеологическим догмам советской империи (борьба за мировую коммунистическую революцию с опорой на ее оплот – СССР), устройству Советского государства и мобилизационно-милитаристской экономики.

СССР вполне эффективно выполнял свое «генетически закодированное» предназначение и одержал немало политических и военно-технических побед над Западом: закрепление за собой сфер имперского влияния в Восточной Европе, Азии (КНР, Индия, Северные Корея и Вьетнам, Индонезия, арабские страны Ближнего Востока), в Африке (Алжир, Гана, Танзания) и Латинской Америке (Куба), запуск первого спутника в 1957 г. Эта фаза конфронтации завершилась прямым противостоянием СССР и США во время Карибского кризиса 1962 г., после которого Москва вывела ракеты с Кубы, а Вашингтон пообещал на нее не нападать и стал постепенно склоняться к признанию за Советским Союзом военно-стратегического равенства.

Второй этап холодной войны уже носил отпечаток формирующейся полицентричности – прежде всего, из-за выделения Китая в самостоятельный центр силы и, как следствие, политического, идеологического и военного противостояния между КНР и СССР. Оно вылилось, в частности, в прямые вооруженные столкновения на границе в 1969 г. и поставило две державы на грань войны во время нападения Китая на Вьетнам в 1979 г. Не снижая конфронтации с НАТО в Европе, Советский Союз развернул на востоке мощную (полумиллионную) военную группировку и всерьез готовился к обычной и ядерной войне с КНР. Биполярность размывалась и из-за роста экономической силы и политической активности Западной Европы (вспомним «новую восточную политику» канцлера ФРГ Вилли Брандта) и развития Движения неприсоединения во главе с Индией и Югославией.

Именно поэтому второй этап холодной войны был более спокойным, кризисы не столь остры, как раньше, а в первой половине 70-х годов случилась даже разрядка напряженности между СССР и Западом. Впервые начались серьезные переговоры об ограничении и сокращении ядерных вооружений СССР и США 17 и обычных вооруженных сил ОВД–НАТО в Центральной Европе, в 1968 г. был заключен Договор о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО). При сохранении жесткого соперничества Москвы и Пекина в верности марксистско-ленинским догмам несколько остыл пыл идеологической борьбы между Востоком и Западом (советская доктрина «мирного сосуществования» в чем-то была созвучна западной концепции «конвергенции»).

Таковы были первые признаки динамики полицентричного мира, имевшего совершено иные черты, чем биполярная структура международных отношений. Но престарелое советское руководство не могло понять эти перемены, рассуждало в биполярном ключе (как в игре с нулевой суммой), стремясь воспользоваться ослаблением США после поражения во Вьетнаме. А советники кремлевских долгожителей, за редким исключением, боялись усложнить их картину мира и вызвать нарекания за любомудрие. Разумное свертывание военно-политической сверхвовлеченности США в Азии и Европе в 1970-е годы в Кремле восприняли как «отступление мирового империализма». Рост силы и самостоятельности Западной Европы и Японии был понят как «обострение межимпериалистических противоречий». Взрыв национализма в Третьем мире приветствовался – как новое подкрепление авангарда социализма в антиимпериалистической борьбе.