Но исторические корни «русской идеи/миссии» уходят и во внутрироссийские проблемы: на протяжении столетий она была психологической защитой и опорой нации в тяжелейшей борьбе за выживание. В известном смысле эта идеология служила компенсацией за относительно низкий уровень жизни и отсутствие многих элементарных удобств, доступных народам Запада. Духовные искания и метафизические ценности питали интеллектуальный потенциал нации в условиях, когда реакционный правящий режим жестко ограничивал свободу политической деятельности или экономического предпринимательства.

Похоже, однако, что одна из тайн загадочной русской души состоит в склонности вновь и вновь наступать на одни и те же «грабли», никак не учась на собственных уроках и придумывая этому хождению по кругу всевозможные метафизические объяснения.

Со времен заката феодализма в конце XV и начале XVI в. экономическое развитие стран Европейского континента шло параллельно с расширением политических прав и гарантий безопасности, собственности и достоинства нарождавшегося класса городской промышленной и торговой буржуазии – двигателя этого прогресса – в ущерб власти и привилегиям феодальной аристократии и духовенства. Как только в России начинался экономический рост, элита делала выбор в пользу мобилизации народа, геополитической экспансии, изнурительных военных кампаний. Это истощало ресурсы страны и в конце концов обрушивало политический режим и государство.

В Европе (и, наверное, во всем мире) не найти другой державы, которая в своей истории трижды повторила такой цикл. Вновь и вновь, не будучи способна наладить достойную жизнь внутри страны, элита обращалась в поисках объединяющей национальной идеи к великим имперским проектам, не желая понимать причины прежних катастроф и сваливая вину за них на «злоумышленников» (будь то Годунов, Лжедмитрий и польский Сигизмунд, или Распутин, Ленин и Троцкий, или же Горбачев с Яковлевым и Шеварднадзе).

Ведь крах государства и Смута в конце XVI и начале XVII в. объяснялись не только и не столько тем, что прервалась династия Рюриковичей из-за убийства Иваном Грозным своего сына Ивана, таинственной смерти царевича Дмитрия и слабоумия царского наследника Федора. Двести пятьдесят лет татаро-монгольского ига наложили глубокий отпечаток на генотип, быт и язык русского народа, но еще тяжелее было социально-политическое и морально-нравственное наследие. Всевластие и произвол Орды превратили все слои населения, включая князей, в бесправных холопов, которых пришлые варвары могли по своей прихоти лишить власти, собственности, семьи и жизни. На протяжении двух с половиной веков периодические вспышки сопротивления режиму подавлялись огнем и мечем, глубоко внедрив в сознание порабощенного народа, что бороться бесполезно, таков данный свыше порядок вещей.

Возможно, если бы национальное освобождение от ига пришло с великой победой на поле Куликовом в 1380 г., то в рабской психологии наступил бы перелом и дальнейшая история Руси сложилась бы иначе. Но стереотип подчинения был еще глубже вколочен в сознание русских, когда всего через два года после триумфа Дмитрия Донского последовала карательная экспедиция хана Тохтамыша. Героический князь бежал из Москвы, бросив на повальное избиение ее жителей, и гнет был восстановлен еще на сто лет, пока Орда сама собой не пришла в упадок. Закончилось иго не блестящей освободительной войной, а курьезным стоянием двух армий на реке Угре, после чего обе просто разбежались в разные стороны.

Получив так легко суверенитет и полную власть над страной, правящая верхушка не стала менять сложившийся за века политический и морально-нравственный уклад. Освободившиеся от ярма рабы, как правило, не устраняют рабство, а воссоздают его как оптимальный способ правления, заняв место прежних властителей. Так и русская феодальная аристократия с готовностью заняла нишу Орды, а царь Иван III – место Великого хана, все подданные которого, от боярина до смерда, были суть его холопы. Его преемники, и более всех Иван IV Грозный, возвели этот порядок в абсолют (что он выразил в письме перебежавшему к полякам князю Андрею Курбскому: «Своих холопей мы вольны жаловать и казнить»). Взамен Орды была создана опричнина, рабски подвластная царю и так же, как монгольские завоеватели, стоявшая над законом и чинившая произвол в отношении остального народа – земщины (подробнее см.: 13, с. 34–36).

Еще два важных события по существу совпали с «уходом» ига. В 1453 г. под ударами Османской экспансии окончательно пали Константинополь и православная Византийская империя. Незадолго до этого, в 1448 г., Московская церковь самочинно провозгласила автокефалию (независимость) от своей ослабевшей матери – Константинопольской церкви, после чего Москва приняла на себя роль знаменосца православной веры (как писал старец-монах Филофей царю Василию III, «два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти»). По византийской традиции русская церковь подчинилась государственной власти. Это было тем более объяснимо, что церковь сыграла немалую роль в сохранении русской идентичности и объединении славян в условиях монгольского ига.

Слияние церкви и государства имело важнейшие последствия (см.: 7, с. 212–213). Во-первых, исчезло средневековое «разделение властей», коим в Европе было многовековое соперничество папского Рима и императоров Священной Римской империи, духовной и светской властей. Это противостояние обеспечивало относительно свободное пространство для развития городов, производства и торговли, науки и искусства, формирования третьего сословия – буржуазии, которая впоследствии бросила вызов папству и монархиям Европы. Во-вторых, Россия отгородилась от христианского Запада, как раз вступавшего в эпоху Возрождения, и законсервировала свою отсталость в экономике, науке, искусстве и философии. В-третьих, это объединение сделало светскую власть на Руси сакральной – правящей не на основе закона, социального договора или традиции, а по благословению православной веры, т.е. стоящей над законом и чаяниями подданных.

В Европе с момента коронации Карла I в 800 г. монархи тоже получали благословение церкви и правили именем Бога. Но верховенство оставалось у духовной власти, что выразил папа Григорий VII: «Ясно, что церковь должна быть свободной от государства. Более того – папа выше царей земных… Папа, никому не подсудный, может низлагать императоров и требует от государей целования его ноги» (цит. по: 12, с. 210). И он утвердил это положение, добившись униженного покаяния императора Священной Римской империи Генриха IV в Каноссе (1077 г.).