Результатом этого изучения стало признание того факта, что творчеством многих лучших умов были созданы некоторые основания и предпосылки для возможного появления чего-то вроде нацизма. При этом все, конечно, понимали, что было бы абсолютной глупостью свести гитлеризм к некоторым болезненным явлениям в немецкой культуре.

Важнейшим результатом этого аудита, этой ревизии стало не развенчание и осуждение определенной одиозности Фихте, романтиков, Вагнера, Ницше, Шпенглера, Хайдеггера, К. Шмитта и т.п., но понимание того, что даже у тех первых и вторых имен немецкой культуры, которые в этой одиозности замечены не были, имелся определенный потенциал для формирования той среды и того человека, которые в экстремальных обстоятельствах (а Германия после поражения в Первой мировой войне оказалась в них) могли одобрить или хотя бы примириться со злом национал-социалистического типа. Об этом убедительно и, думаю, адекватно в 1930–1940-е годы писал Т. Манн. Обращаюсь к этому имени не только потому, что это один из наиболее блистательных и, если так можно выразиться, положительных гениев Германии ХХ столетия. Дело в том, что практически вся его проза и публицистика давным-давно переведены на русский язык и, следовательно, доступны для многих поколений соотечественников.

Результатом самоанализа немецкой культуры стало то, что были обнаружены и, следовательно, блокированы те самые ее негативные смыслы и потенциалы. Теперь сфера их влияния – маргиналы, аутсайдеры. Подавляющее большинство немцев уже не могут быть инфицированы этим ядом. Никакие новые социальные проекты – во всяком случае, в обозримом будущем – не будут построены на таком фундаменте.

У нас этого не произошло. Подобная работа не была проделана. Более того, все сложилось ровно наоборот. Еще в советские времена б'oльшая часть мыслящих людей с равнодушием и брезгливостью отвергала «марксистско-ленинскую чушь» и искала иные источники для формирования собственного понимания мира. В целом таких источников было два. Первый: западные мысль и культура в целом. Второй: дореволюционная и эмигрантская русская мысль, наука и культура в целом. Когда советская империя рухнула, марксизм – как в его классическом, так и в ленинско-сталинско-сусловском изводе – был с позором изгнан с 1/6 части суши. Более того, именно марксизм был назначен главным ответчиком за русскую трагедию. Очень далекие друг от друга Солженицын и Бродский (хотя в Америке жили в двух часах езды на автомобиле) солидарно заявляли, что этот гадкий марксизм есть порождение западной культуры и, следовательно, этот коварный Запад несет огромную ответственность за наши несчастья. При этом, конечно, принимались во внимание и русские причины.

Надо сказать, что с конца 1980-х и в 1990-е запустились два параллельных процесса: имплементация западных идей и ценностей, возрождение и освоение дореволюционно-эмигрантской русской традиции. В силу определенных (очевидных и не очень) обстоятельств западный «Drang nach Osten» окончился неудачей. И тогда на первый план вышло доморощенное. Сегодня различного рода теоретики и идеологи нелиберальных ориентаций пытаются найти себе опору в русских культуре и мысли XIX–XX вв. Возобладавший идеологический дискурс апеллирует к Карамзину, славянофилам, Данилевскому, Леонтьеву, Каткову, Ивану Ильину и т.д. В группу поддержки новой русской идеологии призываются Пушкин, Тютчев, Достоевский и др.

В самом деле, этим новым русским псевдоконсерваторам есть чем поживиться у великой русской культуры. Будучи действительно великой, мировой, она не менее, чем немецкая, несла в себе элементы и стихии болезненности, склонности ко злу и насилию. Не менее немецкой подвергалась искушениям мифотворчества и утопизма. Вот как раз эти стороны русской культуры с успехом эксплуатируют современные идеологические опричники. Следовательно, наша задача – провести, по примеру немцев, свой аудит, свою ревизию. Параллельно дать бой этим людям на поле русской культуры и выбить их за ее пределы. Мы, а не они, являемся ее наследниками по прямой и продолжателями.

Что такое русская власть? – Это управление немногочисленным народом, помещенном в огромное пространство.

Народ по происхождению скорее европейский, чем азиатский. А пространство в своих размерах в основном азиатское. Отсюда, казалось бы, двойственная природа власти, о которой сказано, что она – и Папа, и Лютер в одном лице. Она и революционер, и реакционер. Но это не ее двойственность, а ее сложная природа.

С точки зрения человека, власть у нас евразийская, а с позиций пространства – азиатская. История последних веков – это борьба за выбор не между Европой и Азией, а между Евразией и Азиопой.

Такой выбор обусловлен тем, что громадные азиатские пространства никогда не станут европейскими. Ни в каком смысле. А небольшие по количеству поселяне, имеющие более или менее европейскую родословную, никогда не превратятся в азиатов. Подчеркнем: слово «евразиец» мы используем не в смысле Трубецкого и Савицкого. А в смысле: европеец, помещенный историей в Азию и приспособившийся к ее требованиям (это последнее – уже по Савицкому).

Если для классических евразийцев основные фигуранты нашего исторического прошлого были Степь и Лес, то, по моему разумению, – это европейский человек и азиатское пространство. Евразийцы полагали, что лучшим исходом соперничества Степи и Леса станет их симбиоз. Я же думаю: покорение европейским человеком азиатского пространства.

Последнее означает не, скажем, тотальное заселение этого пространства, или умелое использование его недр, или что-то подобное. Речь идет о еще невиданном в истории человеческой цивилизации создании гражданского общества на азиатском, а следовательно, негражданском пространстве. Все гражданские общества возникали на локальных европейских пространствах. Несколько раз делались более или менее успешные попытки объединения этих локальных пространств. В конечном счете появился современный европеец, т.е. человек-гражданин, человек свободный. Основными его качествами стали собственность и право.

История бросила нам вызов: или мы выработаем свои собственность и право и тогда преодолеем «азиатчину», или она поглотит нас. Политологически это будет звучать так. Россия – Евразия в случае, если общество – субстанция, а власть – его функция. Россия – Азиопа, если власть – субстанция, а общество – ее функция.

На уровне языка и научных понятий зафиксировано, что наша власть происходит от «волость», т.е. господство над пространством. Я – власть, потому что владею территорией. Также наша власть обозначается как государство, как то, что принадлежит государю. То есть власть принадлежит одному. Евразийская же власть – это порядок, который общество устанавливает для себя. Власть не просто принадлежит народу – она исходит от него. Это самоорганизация общества. И, соответственно, это уже не азиопская власть, не азиопское государство.