Во-первых, предприниматели – кого я люблю и уважаю. Люди живые. Активные. Да, не сахарные. Но они что-то строят, тащат за собой других, вывозят страну на своем хребте. Этот тип родился вместе с новой Россией. И сегодня является, может быть, главным.

Во-вторых, у нас было столько войн, конфликтов. Есть люди, которые в них участвовали – целая прослойка. Они никак не могут найти себя в мирной жизни. Или же сумели, но путем тяжелых поисков, переживаний. Да, это тоже тип. И Анатолий Казаков, который есть у меня в романе, должен пройти путь реальных людей из числа моих знакомых: беру кусочек от одного, от другого… Я считаю, что нужно рассказать их историю, потому что эти люди были, и они достойны, чтобы о них помнили.

Идем дальше. Понятно, что есть чиновники, их особый мир. Убежден, они везде одинаковы. У них определенный психический склад, своя судьба. И я понимаю, что многие из них продолжают сидеть в мягких креслах со времен советской номенклатуры. Сначала в 1990-е немножко перепугались, а потом вернулись и снова банкуют. Значит, нужно описать тип чиновника. Вот беру казахского: какая разница – нравы похожи. У меня тоже есть друзья, знакомые из этой среды, да и сам имею определенный депутатский опыт. Начинаю подбирать типаж. Вот некогда крупный чиновник. Слушаю его рассказы. А вот бывший пресс-секретарь президента. Не так давно его посадили, потом выпустили. И ему тоже есть что поведать.

Достаю редкую книгу, написанную зятем Назарбаева Рахатом Алиевым, – оппозиционером, которого, похоже, повесили в венской тюрьме, выдав все за самоубийство. Беру оттуда историю про носки президента: как помощник выручил главу государства, поделившись с ним предметом собственного гардероба.

Кроме того, я знал казахских комсомольских функционеров. Один из них дорос до премьер-министра. Но долго не усидел – со второго по значимости государственного поста его вышибли, отправили работать послом. Я уже 25 лет как уехал из Казахстана, но за перипетиями судьбы своего товарища слежу: куда с какой должности перемещается, что у него происходит, где возвысили, а где кинули. История Амантая Турекулова – во многом слепок с его судьбы. Плюс дополнительные детали.

Так получается собирательный образ. Поэтому меня всегда раздражает, когда спрашивают: «А это кто?» И называют конкретные имена. Чем наши воронежские чиновники отличаются от тех, что сидят в Курске или Белгороде? Ничем. Как близнецы-братья.

– И все-таки некоторые ваши персонажи очень напоминают конкретных людей. Получается, для «эпизодической роли» можете взять реального человека и представить его как типаж?

– Только если он действительно воплощает какой-то тип. Я же все-таки писатель старой школы. Можно пойти на поводу у публики и описать, скажем мягко, человека нетрадиционной сексуальной ориентации. Разве это тип? А вот типичного чиновника могу. Потому что чиновничий мир, как я уже сказал, живет по своим законам. Он структурирован. У его обитателей особые представления о добре и зле, о себе. Попавший в такие условия либо меняется, либо этот мир его выплевывает.

И я пытаюсь отобразить какие-то общие черты. Но двадцать чиновников описать не могу – никакой книги не хватит. Поэтому прессую все детали в одного героя, в его жизнь. Но опять же, этот персонаж не должен быть серой мышкой. Тот же Амантай у меня талантливый, способный – лучший представитель своего вида. Ублюдков полно и так – что их описывать?

– Какие еще техники применяете для раскрытия образа героя, изображения его динамики? К примеру, уделяете ли осознанное внимание речевой характеристике?

– Обязательно. К сожалению, на сегодняшний момент речевые характеристики во многом стерлись. И это понятно: сильно повлияли ТВ, радио, газеты, общее образование в школе. Раньше можно было показать: так говорят в том регионе, а так в этом. Слой приказчиков изъясняется одним образом, прислуга – другим, а барин – третьим. Сейчас грани уже настолько размыты, что разницу между людьми уловить трудно. Хотя все-таки иногда пытаюсь использовать и этот образный ресурс. В романе «Святые грешники» есть глава «Последний ительмен» – жена одного из главных героев там цокает, чокает. Потому что это такой глухой угол, в котором еще сохранились свои ярко выраженные особенности. А если люди живут в большом мире, в Москве, то описать их с речевой стороны труднее. Есть только некоторые вещи, которые отличают. Например, мне иногда говорят: «Видно, что вы с юга России – по фрикативному “г”. В целом же возможностей для использования таких деталей меньше. Хотя я стараюсь. Некоторые даже отмечают, что у моих героев есть стилевое разнообразие языка.

– А какой подход используете в описании обстановки, в которой действуют персонажи?

– Конечно, это тоже особый метод. И если говорить о глубинных вещах, от него и надо идти. Когда я учился писать, брал великие произведения: «Тихий Дон», «Войну и мир» – изучал досконально. И стал понимать секреты мастерства. А еще осознал через себя, через собственный опыт, как человек вообще воспринимает мир.

Вот ты попадаешь в комнату, где находятся чужие люди, или выходишь на улицу. Что тебе первым бросается в глаза? Сначала просто осматриваешься – видишь большой план. Допустим, прибыл на новое место, ступил на трап самолета. Раз – окинул все взглядом: там горы, здесь леса… Потом внимание сужается: ага, а вот аэропорт, в который я захожу. А вот продвинулся дальше по коридорам. Мир становится меньше. А вот теперь стою в очереди и подхожу к таможеннику. Смотрю, какой он. И уже вижу какие-то детали: его одежду, глаза, волосы… Так человек психологически воспринимает обстановку. И я как автор пишу, исходя из этого понимания. А кто меня читает, тоже подсознательно ощущает, что это сходится с тем, как смотрит он сам.